Севастопольская хроника (Часть 2)
Шрифт:
Первыми выбросилась группа разведки. Голимбиевский шел в эту операцию с какой-то особой приподнятостью. Тут-то, казалось ему, он и повоюет по-настоящему. Сильный, бесстрашный, красивый, он легко сошел с катера и поднялся по обрывистому крутому берегу…
Я слушаю его рассказ и время от времени смотрю на Мирцу и думаю: сколько раз слушала она рассказы мужа о высадке на Мысхако, о том, как их ослепили прожекторами, об автоматных очередях, о том, как гранатами они выводили из строя вражеские пулеметные гнезда, блокировали и брали доты. И всякий раз что-то заставляет ее бросать дело
На Мысхако Голимбиевский дрался храбро, не щадя себя, был награжден орденом. Но радость его была кратковременной – на его глазах подорвался на вражеской мине Цезарь Куников. Голимбиевский кинулся к нему, осторожно поднял смертельно раненного командира и понес к пристани.
В конце лета куниковцы были вывезены с Малой земли на отдых и переформирование, а осенью, точнее в ночь на И сентября 1943 года, Анатолий Голимбиевский в составе бойцов батальона морской пехоты, которым после гибели Цезаря Куникова командовал капитан-лейтенант Василий Ботылев, снова высаживался в Цемесской бухте.
Здесь, на берегу этой широкоизвестной бухты, и началась беспримерная одиссея Голимбиевского.
Ту ночь – с 10-го на 11-е сентября 1943 года – он никогда не забудет: такого огня не было ни под Одессой, ни под Севастополем, ни в горах Кавказа.
В Цемесской бухте горела вода. Огонь высокими рваными языками плясал почти до самого мола.
В черной и густой, как масло, воде, то спокойной, то вздыбленной разрывами, фантастически отражалась многоплановая картина битвы, изобразить которую было б под силу разве что таким могиканам, как Рубо (автор Севастопольской панорамы), или непревзойденному мастеру батальной живописи итальянцу Тинторетто!
В ту ночь войска Северо-Кавказского фронта под командованием героя обороны Одессы и Севастополя генерала армии Ивана Ефимовича Петрова и моряки Черноморского флота начали штурм Новороссийска.
Моряки год ждали этого часа. Теперь их ничто не могло остановить!
Штурм начала артиллерия. Затем последовал торпедный залп катеров Черноморского флота. Согласно планкарте штурма торпеды должны были пробить бреши в обоих крыльях мола для прохода катеров в бухту. Но залп этот не дал ожидаемого результата, и «морским охотникам» пришлось прорываться в бухту через узкие ворота, поперек которых висели якорные цепи.
Штурм шел трудно; на подходе к молу десантные корабли – деревянные катера-«охотники» – были встречены ливневым огнем. В этой обстановке от десантников требовались ловкость тигра и собранность боксера; не всем удалось высадиться на причалах, многие отряды добирались до берега под автоматным и минометным огнем вплавь с тяжелым десантным снаряжением.
А ночь была синей, теплой, звездной. В воздухе пахло гарью и сухим, чуть-чуть горьковатым ароматом
Группа Голимбиевского высаживалась на территории завода «Красный двигатель». При высадке сразу же наткнулись на дот. Не растерялись – залегли и тотчас же атаковали дот гранатами и автоматными очередями. Покончив с дотом, прыгая через бочки, ямы, какое-то железо, лавируя меж взрывами мин и снарядов противника, перебежками устремились вперед.
Все шло хорошо, и вдруг рядом разрыв снаряда. Голимбиевский упал, словно бы споткнулся обо что-то. Вскочил на ноги, но не устоял.
Он еще не знал, что произошло, но по обильному кровотечению из левого коленного сустава понял, что рана опасная. Вытащил индивидуальный пакет и туго перетянул ногу выше колена.
Опершись на автомат, поднялся, попробовал идти. Сделал шаг и в третий раз упал.
Впереди здание, похожее на дот. А что, если он поползет сначала к берегу, возможно, катер еще стоит там… Наложат шину или повязку…
Пополз…
Нога тяжелела. Тупая боль толкалась у перетянутого бинтом места. Штанина покрылась ржавыми пятнами крови, липла к ране, беспокоила ее. В колене появилась дергающая боль, словно бы туда загнали зонд и прощупывали рану.
Пули с присвистом пролетали над головой, чуть шевельнешься – и тут же «вжик», «вжик»… Жарко. Пот осыпает бисером лицо. Тошнота подступает к горлу.
На душе муторно – вот и повоевал, черт возьми! Повоевал…
Не повоевал, а отвоевался Толик Голимбиевский. Это он-то отвоевался?! Нет! Он доползет до катера, и там его перевяжут, и он еще вернется сюда!
– Слышите, гады фрицы! – Он погрозил кулаком в сторону немцев. – Вернусь!.. – Он еще не знал, что возвращаться ему не придется, что воевать он будет здесь и до конца…
Превозмогая боль и медведем навалившуюся слабость, полз. Ползти было бы не тяжело – он учился этой науке еще под Одессой в полку морской пехоты у полковника Осипова. Шлифовал пластунское искусство у Красникова, и в батальоне Цезаря Куникова тоже в рост не хаживал, передвигался, как положено разведчику.
Да он и сейчас мог бы ползти хоть до самого Рождества Христова, если б этот чертов осколок не угодил в колено! Ну хотя бы пониже, если уж так надо было ранить его!
До берега оставалось недалеко – сразу же за дотом спуск и… Только не касаться раненым коленом земли!.. Не касаться, и все будет в порядке…
Но что за черт, немцы бегут наперерез… До берега доползти… Придется в дот – там укрылись раненые. Там можно организовать круговую, а ночью к берегу… Не может быть, чтобы катер не пришел!
…Чертовски хочется пить, сухость во рту. Один, всего лишь один глоток!.. Меж лопаток пот ручейком… У него жар?.. Успеть бы, чтобы немцы не отсекли от дота. Ах, если бы можно было стать на ноги. Нет, не встать, а вскочить – ох и дал бы гитлеровцам флотского перчику!..
Нога! Нестерпимая боль разливается по телу словно яд. Ничего… Он выдержит, все выдержит, лишь бы заползти в дот! Ох и даст же он гадам!
Никогда Голимбиевский не ругался так витиевато, как теперь, преодолевая последний метр.