Севастопольская хроника
Шрифт:
На седьмой день, по моим расчетам, мы находились на траверзе мыса Цихис-Дзири, пора было сворачивать на Батуми. И вот тут показался самолет. Я решил – наш, патрульный, ведь тут рядом турецкая граница. Оказалось, то был немецкий самолет…
Капитан-лейтенант замолчал. Затем поднял забинтованную руку, покачал ею, указал еще на глубокий шрам на голове и сказал: «Вот результат этого налета!..» – Он снова сделал паузу, поднялся со стула и закончил: – Через три дня, за время которых мы схоронили еще четырех товарищей, нас наконец подобрал тральщик и привел в Батуми. Вот и все…
Шел второй час ночи, когда я вышел провожать «до трапа» капитан-лейтенанта. Ему утром предстояло лечь в госпиталь, а мне – лететь на Черное море.
…Город Поти с потерей Крыма и Новороссийска стал базой Черноморского флота: здесь стояла эскадра, квартировали различные флотские штабы, комендатура, морские и береговые службы. Сюда был эвакуирован Севастопольский морской завод, госпиталь, офицерский клуб. Поти стал многолюден, а его небольшая гостиница «Колхида», воздвигнутая еще до революции, была переполнена, как порт кораблями, а река Риони лягушками. Из-за огромного количества лягушек в Риони кто-то шутя окрестил Поти Квакенбургом. Для меня город оказался весьма щедрым – столько людей встретил! Да и на кораблях побывал: на эсминце «Сообразительном», на подводной лодке у капитан-лейтенанта Ярослава Иоселиани, человека, родившегося в горах и отдавшего себя морю. Здесь же, в Поти, я познакомился с одним офицером с подводной лодки «Щ-209», от которого и узнал подробности того, как «Щ-209», на которой в ночь на первое июля сорок второго года уходил из Севастополя генерал И. Е. Петров, сняла в море с катера начальника штаба Приморской армии генерала Н. И. Крылова и сына генерала Петрова.
В тот час, когда «Щ-209» принимала на борт с рейдового буксира, в районе 35-й батареи, командование Приморской армии во главе с генералом И. Е. Петровым, а также штаб коменданта береговой обороны во главе с генералом Моргуновым, сын генерала, Юрий Петров, расхаживал тут же по берегу в районе 35-й батареи – он не был в списке «двухсот – трехсот» ответственных работников и командиров, которым было разрешено эвакуироваться на Кавказ.
Здесь его и обнаружил начальник штаба Приморской армии генерал Н. И. Крылов. Причем случайно увидел с борта собиравшегося уже отойти катера, на который сам-то он попал в последний момент благодаря ловкости матросов: его принесли на берег на шинели (генерал еще не долечился после тяжелого ранения), раскачали и бросили на руки команде катера. Вот отсюда и увидел генерал Крылов лейтенанта Юрия Петрова – в это время по берегу прошелся луч немецкого прожектора. Крылов приказал взять на борт лейтенанта.
Все это случилось в тот час, когда «Щ-209», на которой находился командующий Приморской армией, с большим риском и осторожностью уже пробиралась в узком фарватере через минный пояс, прикрывавший Главную базу с моря.
В лодке стояла изнурительная духота. Пассажиры очень страдали – многие из них в последние дни работали до изнеможения. Однако всплыть, чтобы освежить воздух в помещениях, нельзя было: катера противника шли по ее следу, как волки, то и дело они сбрасывали глубинные бомбы, да не по одной, а сериями. Лодку подбрасывало огромной силой гидравлического удара, летели заклепки, гас свет. Экипаж с большим напряжением вел лодку на заданной глубине через «Севастопольский лабиринт».
Но вот кончилось минное поле, отстали «волки», можно всплыть.
Когда «Щ-209» выходила на перископную глубину, в тот же квадрат вошел «морской охотник», перегруженный донельзя. Сигнальщики обнаружили лодку. Командир катера обратился к генералу с вопросом: как быть?
– Как быть?! – воскликнул генерал Крылов. – Следовать по курсу! В случае необходимости фашистскую лодку таранить!
Командир катера со словом «Есть!» взял под козырек и, получив разрешение идти, вернулся на мостик.
…Вода шумно слилась с лодки, и она, как птенец из скорлупы, вылупилась из моря. Открылся люк, и показались люди – командир, боцман, краснофлотец и генерал Петров.
Генерал не сразу заметил на катере, среди разношерстной толпы, сына. Зато сын увидел отца, едва тот показался из люка. Лейтенанту Петрову стоило немалых усилии, чтобы сдержаться, – так хотелось крикнуть: «Папа!»
Недолго подводная лодка и катер покачивались на одной волне: как только в лодку перенесли генерала Крылова и вслед за ним приняли лейтенанта Петрова, горловина была задраена и снова раздалась команда: «Срочное погружение!»
Когда лодка скрылась, катер-«охотник» пересек то место, где она только что стояла, и пошел по тому же курсу – на восток!
…Эти три дня, пока подлодка «Щ-209» шла к Новороссийску, были не только изнурительными, но и самыми тяжелыми для генерала Петрова. Нет, не потому, что в лодке было мало кислорода, а его сердце, выдержавшее две осады, стало сдавать, и не потому также, что лодку продолжали преследовать и катера, и самолеты, они упустили ее где-то недалеко от минного поля, а теперь снова «нащупали» и продолжали колотить глубинными бомбами почти до мыса Такиль, то есть до самого входа в Керченский пролив, – все это для него теперь было лишь своеобразным «фоном», а главным, что занимало его ум и сердце, был собственный «суд». Суд, в котором он был следователем, прокурором, защитником, судьей и обвиняемым одновременно.
Нескладно получилось: из Одессы удалось вывезти не только всю Приморскую армию, но и имущество, а тут…
Была ли ошибка с его стороны? Если была, то где он допустил ее?
Он обладал безотказной памятью, и она легко воспроизводила события как из прочитанного, так и пережитого. В лодке разговаривать не хотелось, да это и нелегко было бы, и, пользуясь тем, что никто не мешает думать, он, пытаясь понять и оценить последние дни обороны Севастополя, начал мысленно прослеживать все с самого начала войны, то есть с того момента, когда 27-й механизированный корпус, командиром которого он стал, примерно за полгода до войны, получил приказ о мобилизации и марше на фронт.
Корпус был расквартирован в Средней Азии, но подчинялся не военному округу, а Москве непосредственно, поэтому из всех соединений Туркестанского военного округа именно этот корпус получил приказ и был в течение суток отмобилизован – такая здесь была постановка дела! Приказ был получен на третий день войны, через сутки корпус был готов к погрузке в эшелоны, а 1 июля был уже под Брянском.
Тут ему себя не в чем упрекнуть. Даже изменение маршрута продвижения и то не задержало их; им сначала дали такой маршрут: Куйбышев, Смоленск, Вязьма, Сухиничи, а в пути повернули с Челябинска на Южно-Уральск, потом на Саратов, через Волгу на Воронеж, оттуда на Курск, а с Курска на станцию Фоминскую. Не доезжая Брянска, встали: дорога была забита эшелонами. Вылез из штабного вагона. Рассвет едва брезжил, не успел как следует оглядеться, как была объявлена воздушная тревога. Самолеты летели над лесом прямо на эшелоны. Он едва успел отскочить к телеграфному столбу – началась бомбежка, первая в жизни; то там, то тут раздавались взрывы, И что-то горело. Генерал подумал, что весь эшелон расстреляют, но кончилась бомбежка, подсчитали результаты ее, и выяснилось, что разбита будка стрелочника, убит железнодорожник и ранено два солдата. А казалось…
Однако не в его характере ждать. Да еще почти в западне – впереди эшелоны и позади тоже, а авиация немцев, почуяв добычу, бьет по путям. Генерал взял дрезину и через четыре часа был уже в Брянске. То, что он увидел тут, поразило его еще сильнее, чем на той станциешке, где застряли его эшелоны: все пятьдесят путей, от семафора до семафора, забиты. Комендант спит за столом. Генерал разбудил его.
– Что у вас делается?
– Товарищ генерал, ничего не знаю. Я уже семь суток не сплю, не знаю, где и что у меня делается. Одно несомненно – что станция забита так, что ее никакими мерами не разгрузишь.