Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
– Позвольте, господин поручик, но ведь вы же не артиллерист, кажется?
– спросил он.
– А вы разве выдаете только артиллеристам?
– Сегодня, да: только им преимущественно... Потому что, знаете ли, позиции, необходимо, и прочее.
– Но позвольте, я ведь тоже, хотя и не артиллерист...
– Имейте терпение, господин поручик, имейте терпение!.. Вы свои деньги получите завтра.
И отошел быстро, даже отпрыгнув вбок, как это умеют делать только козлы.
Смирницкому пришлось согласиться, что артиллерии действительно следует оказать предпочтение,
А секретарь вдруг крикнул весело, как командир:
– Артиллерия, подъезжа-ай!
Выдача денег началась.
Смирницкий наблюдал это дело около часу, наконец вышел из духоты к Дебу, оставшемуся на дворе.
– Вот штука-то, - сказал он весьма угрюмо.
– Придется побыть в этой дыре еще целый день, черт бы побрал этого секретаря, который вам так понравился!
Однако не день они пробыли, а еще двое суток.
Другие получили деньги, и Смирницкий это видел, но, как только обращался он к секретарю, тот делал озабоченное участливое лицо и говорил любезнейше:
– Ах ты боже мой! Вот и вас еще не отпустил! Ну, уж завтра непременно-разнепременно получите! Запаситесь терпением на один еще денек!
Смирницкий вспомнил, что ему говорил артиллерийский поручик, а кстати представил и сияние и дверь таинственной каморки и сказал вполголоса:
– Послушайте! Может быть, все дело только... в благодарности, а?
Секретарь так и прильнул ухом к его губам, чуть только он решился заговорить вполголоса, и тут же, взяв дружески под руку, повел его в ту таинственную каморку, в которой было много пыльных толстых конторских книг на полках и мало света в тусклом окошечке.
– Чудак вы!
– почти прошипел он, но весело.
– Чего же вы до сих пор молчали, не понимаю!
– Да ведь трудно было и догадаться, на вас глядя.
– Отчего же трудно? Я ведь, конечно, не для себя тут стараюсь, поверьте!.. Тут, знаете ли, общий котел... Для общей пользы исключительно!.. Служащие, понимаете ли, - жалованье ничтожное... Я лично всего ведь только четыреста рублишек получаю в год! А у меня на четыреста-то одних закусок в год покупается! Нельзя же без закусок: порядочных ведь людей приходится принимать. Жалованье, значит, на закуски уходит, а на жизнь откуда же прикажете взять?.. Ведь не взятка это, а исключительно ведь благодарность за мой личный труд!
– Сколько?
– коротко спросил Смирницкий.
– Три процентика, друже, - ласково ответил секретарь.
– Идет, а?..
– Идет, отчего же нет? Давно бы сказали, а то...
– А сами не могли догадаться? Эх, на-род! Не знает, зачем голову на плечах носит! Ну, значит, по рукам?
И крепко и радостно пожав длинными пальцами широкую ладонь Смирницкого, он пропустил его вперед в канцелярию, и теперь уже Дебу, если бы был здесь, смог бы, пожалуй, различить сияние над секретарскими кудрями.
– Сейчас, сейчас приготовим вам ордерок, впишем вас в книгу живота... Подождите всего только четверть часика, не больше!
– приветливо улыбнулся Смирницкому секретарь и, как козел, бочком отскочил от него к другим, а поручик вышел к Дебу и сказал ему мрачно:
– Черт его знает, эту бестию, пришлось ведь ему обещать три процента, иначе он нас проманежит тут целый месяц, а потом скажет, что денег уж нет, разобрали, извольте дожидаться, когда новый миллион пришлют.
– Три все-таки не восемь, только как же мы проведем у себя по книгам эти три процента?
– задумался Дебу.
– Да уж надо как-нибудь провести... или три процента по книгам, или этого бестию-секретаря!
– мотнул головой Смирницкий.
– Ну, уж его-то как вы теперь проведете?
– Никак не представляю, признаться... Ничего, кроме явного скандала, в голову не лезет... А надо бы придумать что-нибудь.
Теперь, когда дело шло уже к получению денег, они появились в канцелярии вместе, так как у Дебу была кожаная сумка через плечо поверх шинели, взятая именно для этих денег.
В канцелярии почти уже не было приемщиков. Секретарь деятельно считал деньги и отстукивал на счетах; Смирницкий, наблюдая за ним, не менее деятельно думал, как бы сделать так, чтобы не дать ему обещанных трех процентов; а Дебу, как писарь, подошел к писарю, вносившему какую-то запись в прошнурованную толстую книгу, и, заглянув в нее, увидел как раз то, что хотел увидеть: против названия их батальона и фамилии поручика адъютанта и казначея - значилась та самая сумма, какую им нужно было получить по требованию.
Он быстро подошел к Смирницкому и шепнул ему на ухо:
– Подите распишитесь в книге.
Смирницкий сразу понял, что это - выход из положения. Лениво подойдя к писарю, он сказал ему вполголоса:
– Ну-ка, чтобы не терять золотого времени, расчеркнемся пока!
И поставил свою подпись в книге с таким удовольствием, с каким никогда еще не ставил.
А минуту спустя углубленный в расчеты секретарь подозвал его:
– Господин поручик! Пожалуйте, пересчитайте-ка!
– и протянул ему пышную пачку кредиток.
Смирницкий считал деньги медленно, чтобы не просчитаться, и, наконец, сказал:
– Странно! По моему счету тут что-то порядочно не хватает.
– Как так не хватает! Что вы!
– улыбнулся секретарь.
– Миллионы считаем, не ошибаемся, а чтобы каких-то там несколько тысяч не сосчитать правильно!
– Уверяю вас, что не хватает, - спокойно протянул ему пачку Смирницкий.
– А три процента забыли?
– шепнул ему в ухо секретарь.
– Ах, вот что! Нет, уж извольте-ка дать мне ту сумму, против которой я расписался, - скромно с виду сказал Смирницкий.
– Как это так расписался?
– бросился, сразу изменившись в лице, секретарь к писарю и загремел на него: - Дурак, скотина! Как же ты смел давать расписываться до получения денег?
Писарь только мигал виновато и краснел постепенно от носа до засаленного воротника.
– Это нечестно с вашей стороны, господин поручик!
– повернулся к Смирницкому секретарь.
– Отчего же нечестно?.. И уж там судите, как хотите, а денежки подайте сполна!
– невозмутимо отозвался Смирницкий.