Севастопольская страда (Часть 3)
Шрифт:
Но он держался бодро. У него был вид человека, который отлично понимает, что получил глупое приказание, но стремится тем не менее его выполнить, так как твердо с молодых ногтей усвоил основное правило воинской дисциплины: "Делай все, что прикажет начальник".
Он только развел безнадежно руками и ответил коротко:
– Посылайте Украинский.
Мартинау приложил руку к козырьку и отъехал.
Это был боевой генерал. Он не счел возможным оставаться праздным зрителем на правом берегу Черной, когда шел на явную уже для него гибель третий полк его дивизии (последний), - Днепровский был в отряде генерала Бельгарда, а Украинским полком командовал полковник Бельгард, брат того, пятнадцать лет находившийся в отставке и только недавно приехавший в Севастополь и получивший здесь полк.
Можно было бы думать, что украинцы, перед глазами которых разыгрался разгром двух полков их дивизии, если и пойдут вперед, то с оглядкой, но они двинулись и на мост и вброд неудержимо.
Перекидные мостки, доставшиеся на их долю, оказались короткими, они бросили их и перебрались через водопровод где вброд, где вплавь, а только что построившись, потом с большой яростью бросились на французов и гнали их снова до той же восьмиорудийной батареи, заставив генерала Фоше ввести в дело новые резервы.
И хотя французы, подкрепленные новыми силами из резерва, значительно превосходили численно Украинский полк, в который к тому же летела туча картечи, все же, чтобы вынудить русских к отступлению, они прибегли к военной хитрости, иногда удававшейся им во время ночных вылазок с бастионов; их горнисты очень отчетливо исполняли здесь и там русский сигнал отступления.
Однако и отступая, украинцы только пятились, все время будучи лицом к врагу, то скрещивая с ним штыки, то стреляя, и это несмотря на то, что командир полка Бельгард был убит в самом начале сражения, что под генералом Мартинау была убита лошадь, и сам он был ранен в плечо пулей, и кровью была залита спереди его шинель.
– Ваше превосходительство, мостки забирать с собою прикажете? хозяйственно спросил его один заботливый унтер-офицер.
– Мостки?.. Черт с ними, с мостками!
– отозвался ему Мартинау.
Но солдаты не считали себя побежденными; они все еще дышали азартом борьбы, и, когда, отступая, они докатились до моста, один из них, простой рядовой, перебежав по мосту, добрался до самого Реада, неподвижно, как столб, стоявшего около верстового столба, носившего название Екатерининской мили.
Добравшись, он сделал "на караул" по-ефрейторски, то есть отставив ружье от правой ноги на вытянутую руку, и проговорил, запыхавшись:
– Ваше превосходительство, лезерва нам дайте!
– Резерва?
– удивился Реад.
– А тебя кто же послал ко мне?
– Товарищи послали, ваше превосходительство.
– А офицеры что же?
– Офицеры так что поубиванные.
– Ну, братец, у меня нет резерва, - я сам его жду... Когда придет, пошлю.
– Слушаю, ваше превосходительство.
Солдат сложным приемом, но безупречно вскинул ружье на плечо, сделал точный поворот "налево кругом" и пошел оповестить товарищей, что резерва не будет.
"Стремительность русских была изумительна, - писал об атаке полков 12-й дивизии корреспондент одной из английских газет.
– Они не теряли времени на стрельбу и бросались вперед с порывом необычайным. Французские солдаты дивизии Каму, охранявшие зимою траншеи при Карантинной бухте и почти ежедневно имевшие схватки с русскими, уверяли меня, что еще никогда русские не обнаруживали в бою такой пылкости".
Базанкур, французский историк Крымской войны, пышно, хотя и не совсем удачно, сравнил атаку 12-й дивизии с лавиной, "свергаемой бурей с высоты гор"... Французские офицеры впоследствии спрашивали у русских, как назывались три первых полка, которые шли с такой отчаянной храбростью на штурм Федюхиных гор, и записывали в свои записные книжки Odessky, Azovsky, Oukraїnsky.
Было всего только семь часов утра, когда последний из этих трех славных полков был оттиснут к речке, зловеще называвшейся Черной. Как раз в это время добрался к Реаду флигель-адъютант князь Оболенский, посланный Горчаковым.
Он послан был тогда, когда Горчакову казалось, что Украинский полк, дравшийся еще упорнее, чем два других, непременно доберется до французских батарей, расположенных на вершине правой из Федюхиных гор, а Реад, разумеется, должен будет послать на поддержку его свою 7-ю дивизию.
– Ваше превосходительство, - сказал Оболенский.
– Главнокомандующий послал меня передать вам, что если нужно будет, то к вам будет направлена, кроме пятой, также и четвертая дивизия, а если пожелаете, то еще и два полка драгун.
Покачав снисходительно к явному людскому неразумию маститой своей головой, Реад ответил Оболенскому:
– Dites au commandant en chef, que les dragons ne peuvent pas etre employes en ce terrain, et quant a la quatrieme division, elle est inutile, car il lui sera impossible d'emporter la position et elle se fera echarper, comme la douzieme l'a ete*.
_______________
* Скажите главнокомандующему, что драгуны не могут быть
употреблены на этой местности; что же касается четвертой дивизии, то
она бесполезна, так как ей будет невозможно взять позицию, и она
будет разбита так же, как и двенадцатая дивизия (фр.).
Бывший тут же генерал Веймарн, далеко не такой торжественный, как его непосредственный начальник, - напротив, очень подвижной, деятельный, один из самых образованных офицеров русской армии того времени, - сказал то же самое, что и Реад, только гораздо короче и по-русски:
– Непонятно, о чем еще хлопочет князь, когда сражение уже проиграно!
Совсем иначе, впрочем, думали солдаты Украинского полка. Появившись снова на правом берегу речки, полные еще боевого азарта, они направлялись толпами к стоявшей тут 7-й дивизии и, минуя офицеров, обращались к таким же солдатам, как и сами: