Севастопольский камень
Шрифт:
С трудом пробираясь по скользкой, уходящей из-под ног палубе, Игнат Проценко подошел к моторному отделению и открыл дверцу. В лицо ему пахнуло нагретым маслянистым запахом. Игнат сказал Аленушке несколько слов. Побледнев, она молча подала ему тяжелый гаечный ключ. Он сунул ключ в карман, закрыл дверцу и ушел, балансируя по мокрой палубе.
На носу увидел он Сашу Янаки. Они совещались недолго. Саша, кивнув головой, направился к штурвальному мостику.
За штурвалом стоял сам бригадир. «Тебя зачем-то немцы требуют!» – прокричал Саша в самое ухо старику сквозь свист и вой урагана. «А?.. Что?..» – не понял старик. «Немцы, говорю, требуют!» – повторил Саша, указывая на корму, где стояли оба немца. Рядом с ними, перетягивая какой-то канат, возился Проценко. «А, чтоб их!» – проворчал старик и, передав молодому рыбаку штурвал, пошел на корму.
Мутно-пенистые горбатые валы накатывали один за другим, вздымая баркас на гребни и снова низвергая в бездну. Стоя у штурвала, Саша Янаки видел перед собой то небо, то зеленоватую пучину воды. Время!.. Стиснув зубы, Саша резко переложил руль, подставив накату правый борт. Свирепая огромная волна подбросила баркас, но не перевернула, а лишь накрыла его всей своей многотонной тяжестью. Саша на секунду ослеп и оглох под этим соленым водопадом. Оглянувшись, он увидел немцев – мокрые с головы до ног, они отфыркивались и отплевывались, а рядом с ними, тоже весь мокрый, стоял Игнат Проценко. Старичок бригадир, скользя и спотыкаясь, бежал на раскоряченных ногах обратно к мостику. «Дьявол, как держишь!» – завопил он отчаянным голосом, но вопль его потонул в реве, рокоте и плеске второй волны, накатившейся на борт, и его винт завыл в воздухе. Саша повис на штурвале. Он видел с мостика: волна еще не успела схлынуть и суденышко еще не успело выпрямиться, когда Игнат Проценко, натужившись, со страшной силой опустил гаечный ключ на голову первого немца, а второго ударил ногой в живот, – взмахнув руками, немец свалился на палубу. Старичок бригадир, оцепенев, стоял у мостика с выпученными глазами и отвалившейся челюстью. Накатила третья волна; когда Саша опять оглянулся, немцев на корме уже не было. С глубоким вздохом Саша уверенно провернул штурвал и поставил баркас носом к волне. Все кончилось.
– Это что?! Это что?! Что?! – опомнившись, зачастил бригадир, поднимая голос все выше и выше, до визга. – Вы это что затеяли, разбойники? А?! Что это?! – Его лицо передергивалось, челюсти тряслись. Он, конечно, не был изменником, этот старичок, и вовсе не держал руку немцев – он просто ничего не понял и насмерть перепугался.
К мостику сбегались рыбаки. Вылезла и Аленушка из моторного отделения. Подошел Игнат Проценко с гаечным ключом в руках.
– Что ты наделал, я тебя спрашиваю?! – завизжал старичок.
Проценко жестом остановил его.
– Товарищи! – сказал он – Мы, советские люди, и нам дорога отсюда – к своим, на Кавказ. Может быть, есть несогласные?
Взвесив в руке гаечный ключ, он обвел глазами лица рыбаков, особенно пристально посмотрев на притихшего старичка бригадира.
Несогласных не оказалось. Аленушка, зарыдав, крикнула срывающимся голосом:
– Игнат, спасибо!
Саша деловито заметил с мостика:
– Зря ты, Игнат, автоматы у них не забрал.
– Некогда было, – хмуро отозвался Игнат. – Ты, что ли, Александр, у штурвала будешь? Курс – прямо на Кавказ. Аленушка, давай, милая, самый полный!
Баркас развернулся и сквозь холодную мглу, ураган и ливень пошел в открытое море, навстречу штормовой ночи.
Шесть узлов – это, конечно, не ход. Баркас трое суток мотался в море, но упрямо держал курс к советскому берегу. На рассвете четвертого дня наш дозорный катер заметил баркас и привел в порт.
Сестрица Аленушка выплыла все-таки на бережок…
Когда старый боцман Прохор Матвеевич Васюков, мой давний приятель, рассказал мне историю Аленушки, я, понятное дело, схватился за блокнот. Старику это не понравилось.
– Не люблю, когда ты записываешь, ровно следователь какой. Да и чего записывать; вот лучше послезавтра пойдешь к ней на свадьбу, там и запишешь.
Я вытаращил глаза. Прохор Матвеевич пояснил:
– Она здесь сейчас, в нашем городе. Она своего Степку разыскала. Он после ранения демобилизовался и тут у нас в порту служит, в гражданском флоте. Вот получает как-то раз письмо – с месяц тому назад. «Степа, милый, дорогой», и всякое там подобное, «помнишь ли ты меня», и так и далее, «а я тебя всегда помнила», и всякое там подобное. А у него, у Степана, левой ноги нет, на протезе он ходит. Значит, мысли всякие лишние в голове, да наслушался еще о разных женах, которые своих калеченных мужей бросают, и вот влезла ему в голову дурь. «Нет, – думает, – не быть мне теперь женатым, проживу как-нибудь один». И пишет ей ответ: «Забудь меня», и так далее… Отправил… На сердце кошки скребут, ходит злой, лицом темный. Сидит как-то вечером дома, книжку читает. Открывается дверь; глядит – она! Подходит к столу и так ему говорит: «Прошу, – говорит, – извинить, что без приглашения явилась. Я подарок твой принесла – перстенек… На, возьми… Эх, Степан, Степан, мелкий у тебя характер. Мне уж как трудно у немцев было, а я себя соблюдала и к тебе вырвалась. А ты здесь, на родной земле, среди своих людей и то свихнулся!» Она думала, что он себе другую завел – вот и обиделась. Положила перстенек на стол – и к двери. «Прощай! – говорит. – Я тебе не судья, суди себя сам!» Тут уж он вытерпеть не мог, рванулся к ней, а нога-то не гнется – он за собой волочит ногу через комнату. Она как только глянула – сразу все поняла; вот скажи, какое сердце угадливое! «Да ты, – говорит, – Степан, может, из-за ноги мне такой ответ написал?» Он, конечно, сознался, и тут пошел у них разговор и всякое там подобное – словом, послезавтра свадьбу играют. Приходи!
И я на этой свадьбе был, вино и пиво пил, по усам не текло, потому что их нет у меня, а в рот кое-что попало. Я видел Аленушку и могу засвидетельствовать, что такие красивые девушки встречаются не часто. Видел жениха, немного ошалевшего от счастья и гордости, видел Игната Проценко и смуглого Сашу Янаки, в черных глазах которого, обращенных на Аленушку, можно было ясно прочесть упрек! Старичок бригадир, тоже присутствовавший на свадьбе, подвыпив, с воодушевлением рассказывал о бегстве из-под фашиста, беззастенчиво приписывая главное геройство в этом деле себе самому. Прохор Матвеевич в конце пиршества разошелся и произнес горячий тост, закончив его словами:
– Желаю счастья и всякое там подобное!..
Мы, гости, дружно подняли стаканы и выпили за молодых и за женскую благородную верность!
Возвращение
Севастопольский камень!..
Долго странствовал он по всему Черноморью, переходя из рук в руки, от одного моряка к другому, наконец, достойно завершил свой славный боевой путь. Встанем «смирно», товарищи! Севастопольский камень положен на свое место!
Вы помните легенду о камне? Она родилась на Черном море летом 1942 года, в те трудные, тяжкие дни, когда мы, стиснув зубы, медленно отходили на Кавказ и на Волгу. Но по-прежнему непоколебимой оставалась наша вера в победу, – отступая, мы смотрели все-таки на запад.
Мы оставили тогда и Севастополь. А вскоре по черноморскому берегу прошел слух о севастопольском камне.
Рассказывали, что ударил снаряд в набережную близ памятника «Погибшим кораблям» и выщербил из парапета небольшой гранитный осколок – так примерно в ладонь величиной. Какой-то неизвестный моряк из последних отрядов прикрытия подобрал этот гранитный осколок, сказав товарищам:
– Клянусь вернуться в родной Севастополь! Клянусь, что своей рукой положу этот камень на место и крепко впаяю в цемент, чтоб лежал он во веки веков нерушимо! А до тех пор буду носить его на груди – пусть он все время жжет меня и тревожит, пусть не будет у меня других мыслей, кроме одной – отплатить сполна фашистам, сбросить их из Севастополя в море!
Не пришлось герою выполнить свою клятву – смерть помешала. Прощаясь перед смертью с товарищами, он передал камень и свой последний наказ:
– Он должен вернуться в Севастополь, должен быть положен на свое место, и обязательно рукой моряка.
Много ходило потом рассказов и слухов об этом камне: был он будто бы у моряка-снайпера, а после его гибели перешел к разведчику из десантного батальона морской пехоты, от разведчика – к артиллеристу, затем – к летчику и, наконец, попал на катер-охотник. Говорили, что моряки пронесли севастопольский камень по всему Азовскому побережью от Таганрога до Геническа, что побывал он и в Новороссийске и в Николаеве… Словом, очень много рассказывали, но никто из рассказчиков не мог похвалиться тем, что видел камень своими глазами, держал его в своих руках.