Севастопольский конвой
Шрифт:
Выйдя на берег, он насухо вытерся полотенцем, которое принес ординарец и, пожалев, что нет времени понежиться на солнышке, быстро оделся.
– Товарищ капитан, – появился на склоне прибрежного утеса штабной посыльный, – вас просит к телефону майор Кречет.
– С какой стати? – улыбнулся Лукаш. – Забыл, что батареи нашей давно нет и мы ему теперь не подчиняемся?
– Под его началом все еще остаются дальнобойные орудия, – напомнил Денщиков. – Так что с Кречетом нам по-прежнему стоит дружить.
«Майор прав, – признал комбат, – если румыны пойдут большими силами, да к тому же – введут в бой бронетехнику, без поддержки подчиненной Кречету батареи Ковальчука устоять будет нелегко».
– Все еще подтрибунально устраиваешь себе иорданские купели на глазах у врага, капитан? – как и раньше, всевозможные приветствия и вступления Кречет предпочитал упускать. Да и тон – решительный, нахрапистый – он по-прежнему пытался блюсти, хотя и понимал, что «батареи Гродова» у него в дивизионе уже нет, а «батальон Гродова» ему не подчиняется.
– А что способно заставить меня изменить давнишние привычки, товарищ майор? – сдержанно поинтересовался капитан.
– По-видимому, уже ничего. И это – факт подтрибунальный. Ты уже знаешь, что линию фронта устанавливают восточнее нашей 29-й батареи?
– Знаю, конечно.
– Получается, что через несколько дней наши капониры придется взрывать точно так же, как и твои?
– Вам что… нужны мои сочувствия? – еще ироничнее поинтересовался капитан.
– Вот никак не могу понять, почему задушевного разговора у нас так ни разу и не получалось.
– Наверное, потому, – ухмыльнулся Гродов, – что все наши разговоры тут же становились «подтрибунальными».
– Ах, в этом смысле! – с грустью вздохнул комдив. – Ну, есть у меня такая присказка, есть, не отрицаю. Но ведь к ней все легко и быстро привыкают. Даже начальник Восточного сектора комбриг Монахов – и тот смирился. Хотя ты же знаешь, что со всеми подчиненными и начальниками он привык говорить исключительно «языком устава».
– Вот уж действительно странно, что смирился, – не поверил ему Гродов. Несмотря на то, что комбриг предпочитал все переговоры вести только с командиром полка или командиром дивизиона, Дмитрий тем не менее несколько раз становился его собеседником, и мог убедиться, что тот в самом деле не признает никакого иного языка, кроме «языка устава». А потому сомневался, что Кречет вообще когда-либо решился употребить в разговоре с ним свое «подтрибунально». Тем не менее сейчас Дмитрий примирительно сказал:
– Мало того, я просто представить себе майора Кречета без этого словца – «подтрибунально» – уже не могу. Так что не торопитесь отрекаться от него, как от родовой метки.
– И не тороплюсь, – вызывающе заверил его комдив.
21
Когда в их разговор вклинился грохот батарейного залпа, комбат от неожиданности инстинктивно сжался, готовясь услышать в следующую минуту близкие разрывы, однако их не последовало.
– Румыны установили в районе Чабанки дальнобойную артиллерию, – появился в проеме двери Лукаш, – и теперь ведут пристрелку по порту и «севастопольскому фарватеру».
– Какая ж это «пристрелка», политрук?! Побойся Бога! Залп в четыре ствола – это ты называешь «пристрелкой»?
– Так ведь румыны только так и пристреливаются, – иронично улыбнулся Лукаш.
– Ну-ну, там тоже случаются неплохие канониры.
– Да, видно, слишком уж редко. Не зря же немцы предложили Антонеску заменить все основные орудийные номера румынских батарей своими артиллеристами, оставив за «мамалыжниками» подноску снарядов, да еще должности конюхов и ездовых. Со слов пленных излагаю, капитан.
Они дождались второго залпа, и только тогда Гродов недоверчиво передернул подбородком. Такая пальба была простительна только в том случае, если порт и ближняя часть фарватера, в пределах залива, уже прекрасно пристреляны по квадратам и ориентирам, а главное, где-то рядом с портом затаился наблюдатель-корректировщик с рацией. А что, может, и затаился. В городе, в котором все еще остаются десятки тысяч молдаван, считающих себя теперь этническими румынами, а чуть ли не каждый второй дом имеет свой ход в катакомбы, установить подобные посты не так уж и сложно.
– Вскоре они подтянут такие же орудия к Новой Дофиновке, – произнес он как бы про себя, – и станут простреливать этот самый фарватер чуть ли не прямой наводкой, ориентируясь уже по Воронцовскому маяку [21] .
– Причем бить будут как минимум три-четыре батареи, дабы дезориентировать наших дальнобойщиков, – согласился с ним политрук, понимая, что с гибелью их береговой батареи и сменой позиций весь припортовый фарватер и сам порт оказались под интенсивным обстрелом врага.
21
Маяк, сооруженный при входе в Одесский порт. Во время блокады города он в самом деле служил убийственным ориентиром сначала для вражеской авиации, а затем – и для артиллерии.
– Тем более что дальнобойщиков у нас уже почти не осталось. Может, попытаетесь накрыть эту батарею? – обратился он к комдиву Кречету. Но тут же остепенил себя: – впрочем, не зная ее точного расположения, не имея ни воздушных, ни наземных корректировочных постов…
– Вот и я говорю: пустая трата снарядов, – молвил Кречет. – Причем подтрибунально пустая. Тем более что их батареи способны быстро менять позиции, а моя – стационарная, береговая, координаты которой давно известны. А значит, пристреляться по ней особого труда не составит. Ты-то сам, на перешейке своем, сколько продержаться сумеешь?
– Если никаких подкреплений не последует…
– Можешь не сомневаться: не последует. Нет у нас больше никаких серьезных резервов, истощены. Не далее как вчера сам слышал об этом из уст штабистов оборонительного района. И переброска из Севастополя теперь, ох, как усложняется.
Гродов замялся, вздохнул и вопросительно взглянул на политрука. Тот пожал плечами: дескать, бой покажет. Однако майор ждал другого, более существенного, ответа.
Теперь артиллерия противника повела беглый огонь по порту, фарватеру и припортовым кварталам города, а он, вчерашний командир грозной батареи, мог отвечать им разве что проклятиями. Орудий оказалось не менее восьми, а значит, это уже били сразу две батареи. Причем одна располагалась где-то между Григорьевкой и Чабанкой, другая – в районе хутора Шицли. Но, понял комбат, самое страшное в жизни порта, который по-прежнему оставался единственным связующим звеном с Севастополем и вообще с Большой землей, начнется через несколько дней. Когда румыны и немцы установят свои орудия здесь, в районе Новой Дофиновки, прямо на берегу моря.