Севастопольский вальс
Шрифт:
Мы с Ларисой договорились – сначала она со мной час занимается русским. Потом я с ней час – английским (она принесла еще и грамматику английского, и несколько книг, в основном про любовь – такие, которые мне и самой нравились…). А затем – математикой и химией, по принесенным ей учебникам.
Русский язык оказался довольно сложным, но алфавит я усилием воли выучила уже к концу второго дня. И когда мне Игорь принес поесть, я огорошила его своими «привет», «спасибо большое» и «до свидания», которые я каким-то образом ухитрилась относительно правильно произнести. И не могло не радовать, что,
Конечно, как сказала Лариса, для химии мало сухих знаний – нужно поработать с реактивами, поставить опыты. Но для этого необходимы обе руки. Но мне и так скучно не было. Тем более что математика оказалась столь увлекательной, что я даже не стала смотреть ни один из принесенных мне фильмов, и к вчерашнему вечеру уже прочитала более половины учебника. Я больше не боялась ни квадратных уравнений, ни площади круга и треугольника, ни простых чисел. Лариса мне с улыбкой сказала, чтобы я не слишком торопилась – других учебников по математике на английском на корабле нет, и я решила дать наукам отдохнуть и засесть за учебник для медсестер.
Тут, конечно, пришлось немного краснеть – там были не только картинки, но и фотографические изображения полностью обнаженных мужчин и женщин. Когда я на это пожаловалась, Лариса с улыбкой сказала мне, что людей в одежде лечить трудно, а мужские, и особенно женские половые органы нужно лицезреть как при лечении, так и, в случае с последними, при родах. Когда я ей возразила, что, мол, у нас врачи их только ощупывают, а женщины при этом задрапированы, она спросила – какой у нас процент женщин, умерших при родах. Я не знала, но, увы, это случалось довольно часто, как минимум в одном случае из двадцати, а то и больше [4] . А у них – не чаще одного случая из пяти тысяч. Пришлось признать правоту собеседницы…
4
На самом деле 6–7 % родов кончались летальным исходом для матери.
А еще я переговорила с отцом Иоанном, священником, который вышел в дальний поход на корабле «Королев». Он заглянул на «Смольный», чтобы побеседовать с моряками и исповедовать желающих. Зашел он и в лазарет. Я спросила его: что мне потребуется для того, чтобы перейти в православие – если я выйду за Николаса или за другого русского, то мне хотелось бы принять веру супруга. Оказалось, что надо не так уж и много – англиканин заново креститься не обязан, нужно всего-навсего пройти через исповедь и миропомазание, а потом причаститься. Отец Иоанн спросил мое имя и, узнав, что я Мейбел Эллисон, долго думал, а потом сказал:
– Дочь моя, если ты решишь принять православие, то предлагаю тебе принять крестильное имя Мавра – ближе к Мейбел ничего нет. Или, если хочешь, возьмем Эллисон за основу, и тогда ты сможешь стать, например, Аллой. Или Еленой.
Имя Алла мне понравилось больше других. Но еще неизвестно, останусь ли я здесь или вернусь домой, в Саванну. Так что я решила пока повременить с переходом в новую веру, хотя начала читать принесенную отцом Иоанном книгу епископа Каллистоса Уэра, «Православная церковь». Из предисловия я узнала, что епископ Уэр тоже перешел в православие из англикан, и подумала, что это – некий знак свыше.
Меня вдруг осенило, что жизнь южной барышни на родине мне покажется невыразимо скучной, а над ученым-женщиной в наших краях будут только смеяться. Так что, решила я, назад дороги нет…
А еще мне позволили навестить брата. У Джимми и рука, и нога были в гипсе, но настроение у него оказалось бодрым. Он сразу обнял меня своей здоровой рукой и расцеловал, заодно расспросив о моих приключениях. Когда же я созналась, что под влиянием какой-то Лизы попросила не пускать к себе Ника, а теперь страдаю из-за этого, тот сказал мне:
– Сестра, ты – самая умная из всех в нашей семье, включая и меня, но ты иногда непроходимая дура. Поверила неизвестно кому. А Ник по тебе сохнет, я же вижу…
– Да знаю, знаю, – я готова была плакать от стыда. – Только вряд ли он узнал, что я его опять хочу видеть. Ведь теперь и доктор Лена исчезла, и вряд ли она успела ему об этом рассказать…
– Ладно, не бери в голову. Если он появится, то меня навестит точно. А сейчас меня будут колоть в задницу, так что лучше уж тебе при этом не присутствовать…
Я не стала ему говорить, что мне, как будущему врачу, как раз было бы полезно это лицезреть – все-таки он мой брат. Вместо этого я отправилась к Альфреду, благо Джимми сказал мне, где его найти. Его мне сразу стало жалко. Бледный, немного исхудавший, без руки и с гипсом на правом бедре… Но не успела я его поприветствовать, как он вдруг сказал:
– Мейбел, мне давно хотелось с вами поговорить… Мне кажется, что мы с вами – подходящие партии. Вы смогли бы стать хорошей матерью для моих детей. Если вы примете мое предложение, то я поговорю с Джимми. Он мне сказал еще тогда, на яхте, что даст согласие на наш брак, но только если и вы этого захотите.
Вот так вот. Ни тебе любви, ни романтики, а так, в лоб: «подходящие партии», «хорошая мать», да еще и для «его детей». Эх, если б не мой покойный кузен, я б подумала, что все англичане такие сухари. Но, решив не сжигать за собой мосты, ответила:
– Альфред, это так внезапно…
Тот сказал, что не собирается меня неволить, и понимает, что мне нужно время, чтобы принять решение. Но его вот-вот переведут в палату к Джимми, и тогда он с ним еще раз переговорит. Я ответила, что мне нужно бежать, сделала книксен и ушла.
А сегодня, когда я сидела и занималась с Ларисой, в дверь вдруг постучали. Вошел мой милый Николас и с порога смущенно пробормотав:
– Мейбел, здравствуйте! Я ненадолго, собираю вещи и ухожу в дальний поход. Зашел к Джимми, а тот мне сказал, что вы не против моего визита. Альфред Черчилль теперь его сосед, но он был чем-то недоволен, особенно когда узнал, что я иду к вам… – тут он увидел Ларису и представился:
– Николай Домбровский, журналист.
И тут вдруг, неожиданно для себя, я встала на колени, опустила глаза и робко промолвила: