Северная Пальмира
Шрифт:
Постум сидел в своём таблине и читал нудные книги, которые приносил Местрий Плутарх. Он читал их день, два и три. Ему приносили какие-то бумаги. Он их подписывал, не глядя. Потом приходили слуги, наряжали его в пурпур и вели в курию. Он сидел там. День, два, три, сколько положено. Он передразнивал отцов-сенаторов, строил им рожи и показывал язык. Но все равно на заседаниях было ужасно скучно.
По вечерам он лежал в своей постели и смотрел на золотую статую Фортуны, стоящую у изголовья. Он закрывал глаза и пытался представить, что это его мама. Но не представлялось. Он отворачивался от статуи Фортуны, и слезы сами катились из глаз.
– Почему ты плачешь, Август? – спрашивал
– Хочу, чтобы меня погладили по голове, Гет, – всхлипывая, отвечал Постум.
И змей гладил его по голове хвостом. Постум закрывал глаза и пытался представить, что это мама гладит его по голове. Но нет, даже с закрытыми глазами он знал, что это Гет, бывший гений, безуспешно пытается действовать хвостом, как ладонью.
– Прекрати! – кричал Постум. – У тебя не рука, а весло.
– Это хвост, а не весло, – обижался Гет. – Попробовал бы ты обходиться вместо двух рук и двух ног одним хвостом.
– Все равно прекрати!
– Какие-то проблемы? – насторожился Гет. – Опять задачу по математике не мог решить? Да? Давай помогу. С математикой у меня лады. Хотя гении и не посещают школ. Но от природы у них у всех прекрасные математические способности, чего нельзя сказать о людях. Ах, если бы люди умели хорошо считать, проблем у них было бы куда меньше.
– С математикой у меня хорошо.
– Тогда сочинение? Вот тут, прости, ничего не могу поделать. Сочинитель из меня никудышный. Но можно позвонить прабабушке Фабии по телефону. Разумеется, библионы сочинять куда проще, чем школьные сочинения, но ради правнучка Фабия постарается.
Постум рассмеялся. Вытащил из стоящей на столике коробки пирожок и протянул змею. Он всегда брал что-нибудь съестное в спальню. Потому что в глубине души опасался, что змей проголодается и ненароком кого-нибудь съест. Гении – они все страшные эгоисты. Гет, давно унюхавший запах пирожков с рыбой, ожидал подношения и принял его с достоинством истинного гения – то есть проглотил разом, не жуя.
– Итак, в чем наши проблемы? – Теперь Гет был готов ко всему, даже к написанию сочинения.
– Мне нужны деньги. Много денег. Чтобы заплатить одному человеку. Его имя Корд. Ты его не знаешь.
– Это ж почему не знаю? Очень даже знаю. Авиатор Корд, лётчик и конструктор. И сколько ему надо?
– Сто тысяч сестерциев.
– Мелочь, – фыркнул Гет. – Теперь тебе принадлежит все состояние Летиции. И ты не можешь отыскать сто тысяч?
– О Корде не должен знать Бенит.
– Ну так выторгуй у него право распоряжаться деньгами без его опеки.
– Выторговать?
– Ну да. Чего тут проще? Как дети меняются: я тебе конфетку, ты мне пирожок. И кстати, в коробке есть ещё один пирожок – дай-ка его сюда.
– А что я могу предложить Бениту?
– Скажи… напиши… намекни… что можешь открыть ему имя гения Рима.
– Но я его не знаю.
– А ты скажи, что оно тебе известно. Что Руфин Август перед смертью открыл его тебе. А ты запомнил.
– Абсурд. Бенит не поверит.
– Поверит. Потому что захочет поверить.
Император написал письмо и намекнул… так, как ему советовал Гет. Но потом Постум испугался. И убежал. Никто не видел, как он выбрался из дворца. Возможно, он воспользовался вентиляционным отверстием. Эти ходы всегда караулил Гет. Но гений в тот момент подкреплялся на кухне. Никто не знал даже, как Август умудрился незамеченным покинуть Рим. Его нашли утром в Остии. Он только что вылез из попутной машины и изучал расписание речных пароходов. Шёл холодный осенний дождь, Постум промок и весь дрожал. Прогуливавшийся по набережной вигил узнал юного Августа – мальчишка надел уличный плащ, но под ним виднелась пурпурная туника. И потом, мальчик его лет, ведущий себя слишком уж по-взрослому, сразу привлёк внимание. Вигил спешно связался с Блезом, и префект претория велел задержать беглеца. Вигил почтительно взял мальчика за руку. Но тот вырвался и кинулся бежать. Лишь втроём «неспящие» сумели поймать императора. Но и тогда Постум пытался вырваться, царапался, дрался, пока его не усадили в машину «неспящих». Здесь Постум расплакался. Умолял отпустить его, сулил золотые горы, но вигилы были неумолимы. Его доставили во дворец. В атрий Постума внесли на руках. Бенит стоял, ожидая возвращения императора, широко расставив ноги и уперев руки в бока, – с некоторых пор то была его любимая поза. А за спиной диктатора высилась его собственная десятифутовая золочёная статуя точно в такой же позе.
– Что случилось, мой мальчик? Никак решил от меня убежать? А Рим? Ты посмел бросить Рим? Это ужасно! Август не может убежать от Рима. Они навсегда вместе до самой смерти – Рим и Август, – рокотал гневный голос диктатора.
Постум закричал. Он выкрикивал что-то нечленораздельное, ругался, плевался и попытался отнять кинжал у преторианца, а когда не сумел, кинулся с кулаками на Бенита. Тот засмеялся, скрутил мальчишку и, дыша ему в лицо запахом лука (он обожал сырой лук), прошептал:
– Пока не надо этого делать. Мне не хочется тебя убивать. Ты можешь жить. Я разрешаю тебе жить, дурачок. Пока тебе не исполнится двадцать лет. А там посмотрим. Если станешь сильным и умным зверем, мы будем править Римом вместе. Если нет, если захочешь подражать своему сумасшедшему отцу – я тебя уничтожу. – Постум рвался у него из рук и продолжал кричать. – Вижу, вижу, ты зверёныш. Обожаю зверей. Думаю, мы с тобой поладим!
Он оттолкнул Постума, преторианец сгрёб мальчика в охапку и понёс. Никакого насилия – только почтение. Но само неравенство сил уже было насилием.
– Ненавижу, – рычал Постум, запрокидывая голову и норовя плюнуть в Бенита. – Убийца! Ненавижу!
– Зверёныш! – смеялся в ответ Бенит. – Мы с тобой поладим.
Опять Постум очутился на своём ложе, опять золотая Фортуна стерегла его сон. Только сейчас она выросла до потолка, подняла свою металлическую руку и гневно погрозила маленькому императору. Постум забрался под одеяло с головой. Но здесь, под одеялом, бегали отвратительные белые муравьи и впивались острыми челюстями в кожу. Постум выскользнул из-под одеяла. И увидел в углу огромного Цербера. Трехголовый пёс сидел неподвижно, и с огромных его челюстей стекали на мозаичный пол струйки зеленоватой слюны.
К полуночи Постум метался в бреду и весь горел. Медики, вызванные к Августу, поставили диагноз: пневмония. Пять дней маленький император был между жизнью и смертью. Местрий Плутарх дежурил около ребёнка неотлучно. А когда учитель засыпал, из вентиляционного отверстия выползал огромный змей и, взобравшись на кровать, сворачивался кольцами и лежал неподвижно, прислушиваясь к прерывистому дыханию Постума. Время от времени змей прикладывал хвост ко лбу больного и, ощутив тонкой кожей нестерпимый жар, тяжело вздыхал. Глубокой ночью, бесшумно отворив дверь, в комнату заглядывал человек в белой тоге. Он подходил к кровати, клал руку на горящий лоб ребёнка, наклонялся к его лицу и шептал:
– Я здесь.
Однажды Местрий Плутарх неожиданно проснулся и увидел и змея, и незнакомца. Змея он не испугался, потому что знал, что во дворце давным-давно живёт гений по имени Гет и ему повара на кухне скармливают все остатки. Но человек в белой тоге испугал Плутарха. Несколько секунд он вглядывался в лицо незнакомца, очень бледное и очень красивое в матовом свете ночника, а потом, сам не веря, прошептал:
– Элий.
Незнакомец приложил палец к губам и выскользнул из комнаты. Больше Местрий Плутарх его не видел. Но Плутарх знал, что незнакомец каждую ночь приходит навестить императора. И ещё он понял, что это – не Элий.