Северная роза
Шрифт:
Наблюдая за этим, Марко едва сдерживал тошноту, Михайла же с сестрою откровенно любовались зрелищем, громогласно обсуждая стати то одного, то другого бойца и споря о том, кто останется победителем. В конце концов случай рассудил их: ражий да рыжий богатырь, уже одолевший всех своих супротивников, изготовился нанести губительный удар последнему храбрецу, как вдруг тот сделал обманное движение, выставил ногу, подсек силача под коленку… ноги у того разъехались, и он грузно грянулся на спину – на обе лопатки, что означало бесспорное поражение.
Силач так и валялся, то ли не в силах осознать случившееся, то ли оглушенный
Михайла как завороженный схватил победителя за руку:
– Как имя твое, добрый молодец?
– Ванька, – ответствовал молодец. – Иван, стало быть.
– По нраву ты мне, Иван, пришелся, – прямо и откровенно, как делал он все, выпалил Михайла. – Не хочешь ли, коли от прочего-иного дела свободен, пойти ко мне внаймы и сделаться ключником?
Ни тени замешательства не мелькнуло на красивом, словно бы из серебра вычеканенном лице!
– Ключником? – с усмешкою переспросил Ванька. – А что ж! Отчего б не пойти, коли просишь? Только обозначь, какое положишь жалованье.
– Давай порядимся, коли согласен! – с явной радостью воскликнул Михайла. – Но как ты мне люб, то я тебя не обижу. Думаю, сойдемся в цене. Понимаю сам, что хлопот тебе много принять придется: я-то днями отправляюсь по делам, по купецкому своему промыслу, а ты у сестры будешь под началом.
– У сестры-ы?! – хитровато промурлыкал Ванька. – Молодка, что ж, не женка твоя, а сестрица? Коли так, столкуемся! – И с бесовским лукавством он воззрился на Анисью, которая, только что прикрываясь краем фаты, вдруг опустила тонкий шелк и прямо взглянула в глаза будущего ключника.
Нет, она не улыбалась приманчиво, не играла глазами – глядела оценивающе, как на товар, и когда вишневые губы ее чуть дрогнули в улыбке: «товар» явно был одобрен! – какой-то вещий холодок прошел вдруг по плечам Марко, и недоброе предчувствие заледенило его душу.
Ох, да надо было оказаться последним дураком, чтобы не понять, чем это кончится! Тем оно и кончилось.
…Ванька более не шевелился. Анисья-то уж давно затихла, но Марко все никак не мог от нее отойти. Когда-то он мечтал жизнь провести с нею рядом, он мечтал умереть вместе с ней и быть похороненным в одной могиле!
Глупец. Безумец! Правильно, что русские не верят в честь ни одной женщины, если она не живет взаперти дома и не сидит под такой охраной, что никогда не выходит. Правильно то, что они не признают женщину целомудренной, если она дает на себя смотреть посторонним или иностранцам, запальчиво думал Марко, не осознавая трагической смехотворности ситуации: ведь этим иностранцем был он сам! Да вообще – что он способен был осознать? Он спятил от страсти, которую эта женщина внушила ему, а потом растоптала так же походя, как топчут траву или цветок, не заботясь о его красоте.
Марко стиснул руками лоб. Пальцы были ледяные, а голова горела. Он убил, убил их, посмевших… он убил их, но почему у него такое чувство, словно убил он не Ваньку с Анисьей, а себя самого – себе отомстил?
Он укусил себя за кончики пальцев, так хотелось видеть чьи-нибудь страдания. Все равно чьи. Мучительно хотелось! В этом было спасение от ужаса и боли. Вот ежели б Михайла оставался
Он опять погляделся в зеркальную крышечку ларца. Его ли это лицо? Глаза горят черным пламенем, брови изломаны, и взор какой-то косой, вороватый…
Марко испугался безумия, которое увидел в собственных чертах. Швырнул ларчик об пол, да так, что он с треском развалился. Раскатился жемчуг, рассыпались самоцветы, запрыгали по полу малахитовые, округло обточенные бусинки. Вот забава для дитяти…
И вдруг его словно ожгло. Он понял, как отомстить Анисье! Говорят же, что сразу после смерти душа еще вьется над телом, не в силах отдалиться от него. Значит, Анисьина душа откуда-то глядит… может, вон из того уголка под потолком! – наслаждается страданиями своего убийцы. Марко погрозил кулаком в этот угол – и расхохотался. Недолго, недолго тебе наслаждаться!
Он лукаво поглядел в мертвое Анисьино лицо и выскочил в тесный коридорчик, пытаясь вспомнить расположение комнат. Да на втором этаже, собственно, только горница, да крестовая комната (что-то вроде домашней молельни), да светелки-спальни: Анисьина, Михайлова (теперь пустая) – и еще одна. Дочери Анисьиной! Дочь-то и надо Марко!
С отвращением и ненавистью взглянув на худенькое тельце, свернувшееся клубочком в пуховиках, он стащил девочку с постели, потащил было в соседнюю комнату, где еще витала душа изменницы Анисьи, чтобы увидела та, как закричит, забьется девочка на трупе, как зайдется в корчах ужаса, но вопль, раздавшийся за стеной, пригвоздил его к месту:
– Спасите люди добрые! Спасите, кто в Бога верует!
О, дьявол… Это голос служанки, Анисьиной служанки! Какая злая сила принесла ее ночью в опочивальню госпожи?! Она весь дом своим воплем переполошила! Сейчас затопают по коридорам, ворвутся, схватят…
Не выпуская девочки, которую он держал под мышкой, локтем зажимая ей рот, Марко подскочил к двери, опустил засов. А теперь? А дальше что? Перед мысленным взором с невероятной быстротой промелькнула виденная месяц или два назад казнь убийцы. Тоже мужик хаживал к полюбовнице, чужой бабе, – да и прибил ее, когда она отказалась с ним встречаться и впредь. Все точь-в-точь как у Марко, и, надо полагать, кара его настигнет точь-в-точь такая же: посадят его связанного на тачку, довезут до лобного места, да при этом станут щипать раскаленными щипцами. А потом отрубят руки, после чего четвертуют, и четыре части тела будут развешаны в четырех разных местах Москвы, руки же, учинившие убийство, пригвоздят к стене ближней церкви…
Ну, так не бывать же этому!
Ринулся к окну, рванул створки. Посыпались слюдяные вставки, расписанные разноцветно травами, листьями, сказочными чудовищами. Марко усмехнулся с презрением, вполне понятным для жителя города, где стекло было красивой обиходной игрушкою. Мечтал подарить Анисье настоящие венецианские стекла для ее светлицы… И мысль о мести вдруг снова овладела всем его существом, заставив даже позабыть о страхе.
Что-то толклось, реяло, мешалось в голове, какие-то замыслы клубились, точно грозовые тучи, но ежели б кто-то всеведущий взял на себя труд проникнуть в эту сумятицу и разложить все по полочкам, он добрался бы до имени Гвидо.