Северная сага. Белый Кречет
Шрифт:
А карманов-то и не было. Одежда их была вовсе не современная – какие-то потертые портки из льняной ткани, рубахи из такого же материала, безрукавки кожаные и меховые, шапка эта дурацкая опять же… Обувь тоже странная – у двоих, включая пленника, кожаная, типа самодельных низких ботинок без шнурков, а на третьем вообще лапти какие-то с обмотками. Очень похожа их одежда на реконструкторскую, только сильно поношенная, местами заштопанная и замызганная, как будто они ее носят постоянно. И пованивало изрядно от них немытым телом.
На поясах
Такое впечатление, что реконструкторы так заигрались, что с ума все посходили и в леса жить ушли. Хотя, слишком все натурально выглядит. И тут меня осенило.
– А какой сейчас год от Рождества Христова? – снова пнул я пленника.
Тот выпучил на меня глаза, явно не понимая, о чем я его спрашиваю.
– От кого год, господин? Что за христова? Не понимаю я тебя господин!
– В кого веруешь, спрашиваю тебя, мужик! Кто бог твой?
– Много богов у нас – и Сварог, и Мокошь, и Велес! Во всех верим, господин! А твой бог кто, господин?
– Перун – вот мой бог! – не особо задумываясь, ляпнул я первое, что в голову пришло.
– Так и знал, господин, что ты – воин, варяг! Прости, не признал, не увидел на тебе знаков Перуновых! Кабы были – мы б тебя десятой дорогой обошли! Не убивай! – снова заголосил пленник.
Я достал из-за ворота рубахи свою серебряную цепь, на которой висело Громовое колесо – знак Перуна. Этот крупный серебряный оберег я купил вчера на рынке у реконструкторов, понравился он мне очень.
– Этот знак? – спросил я пленника.
Тот приподнял от земли голову, взглянул на меня, зажмурился от ужаса, который живописно отобразился на его лице, и заскулил.
– Да успокойся ты! – поморщился я и убрал оберег с цепью обратно под рубаху. – Не буду я тебя убивать. Пока. Слово даю. Расскажи мне, как звать тебя и где мы находимся!
– Звать меня Беляй. Я был холопом у ладожского боярина Доброжира. Сбежал я от него, – пленник вздохнул и продолжил свой рассказ. – Извел боярин двух братьев моих старших, одного плетью запорол до смерти, второго копьями закололи дружинники его. Мы втроем у боярина конюхами были, у него большая конюшня – на продажу он растит коников. Так вот увели воры с конюшни жеребца-трехлетку вороного, дорогого очень, а боярин решил, что это мы его продали. Так мы с братьями из рядных холопов в обельных превратились.
– А это не вы коня украли? – полуутвердительно спросил я.
– Нет, господин! Мы никогда чужого не брали! Подпоили нас людишки трактирщика Жилы, зелья нам в пиво подсыпали сонного, вот мы и проспали вора. А как братьев моих боярин погубил, и мне пригрозил смертью, я из сарая запертого ночью через крышу соломенную вылез, да и сбежал в лес. Далеко от Ладоги ушел. Так и живу уже два года. Весной, как снег сошел, этих двоих встретил, – кивнул Беляй на трупы. – Промышляли они разбоем здесь на тропках лесных, да на дороге, беглые княжьи людишки. Так и остался с ними, решил, что все равно пропадать теперь.
– Что-то ты врешь, как мне кажется! – сообщил я ему свои мысли. – Ты же над ними главный был, я видел!
– Не вру, господин! – Беляй замотал головой. – Главный был я, твоя правда, они глуповаты совсем, без ума грабили всех подряд и убивали, попались бы они скоро княжьим людям. Я их придерживал от смертоубийств лишних. И прятаться помогал по уму. Мы с братьями рядом с воями росли, видели, чему их с детских учат, сами понемногу учились, пока никто не видит. А эти двое всю жизнь в княжьем свинарнике прожили, бестолковые, убили купца заезжего, на серебро польстившись, и сбежали.
– Где вы обитаете теперь?
– Здесь недалеко землянка моя, там и жили все вместе.
– А Новгород далеко от Ладоги стоит? – решил уточнить я.
– Новый город? А что за город такой? Большой? Не слышал про такой, рядом с Ладогой нет городов больших! – Беляй явно не понимал, о чем я спрашиваю.
– Ладно, давай дальше, – продолжил я опрос. – А здесь в округе какой город большой ближе всего? Есть ли деревни рядом какие?
– Полоцк недалече, дня четыре пути, если на дорогу большую выйти. До дороги полдня идти лесными тропами. По пути пара деревенек есть, да заимок несколько.
– Кто в Полоцке правит знаешь? Много воинов у князя полоцкого?
– Драгомир там на княжении, лет десять уже как. Дружина большая у князя, три сотни воинов, не меньше.
– Ну хорошо. А братья твои, говоришь, старшие были? Сколько же тебе годков, детина?
– Двадцать лет мне, господин! Мы с братьями погодки были.
– О как! – удивился я такому несоответствию возраста и внешнего вида детины. – В кого же ты такой уродился, здоровяк светловолосый? Кто родители твои? И где они сейчас?
– Нету у меня никого из родни в живых, – с грустью в голосе заявил Беляй. – Мать умерла, когда мне и пяти лет не было, а отца я плохо помню, слишком мал был. Мать сказывала, что тот даном был. Его Бьерном звали. Он хевдингом был у ярла из Оденсе, большим отрядом командовал. С ярлом в Ладогу каждое лето торговать приходил, так мы с братьями на свет и появились. А потом ушел и не вернулся отец, матери его дружки сказали, что сгинул в дальнем походе. Я из братьев больше всех на отца похож. Так мать говорила, такой же светловолосый и большой. Помню только, что отец меня Исбьерном называл, Белым Медведем, а братьев – Брунбьерном и Свартбьерном – Бурым и Черным Медведями. Он хороший был, мать его любила, отец ей всегда серебра в достатке на жизнь оставлял. Домишко с небольшим хозяйством ей купил, нам хватало. А Доброжир себе забрал домишко, в счет долга.