Северная сторона сердца
Шрифт:
– Если это так…
– Я уверена, что там была скрипка. Позвоните Дюпри, мы должны немедленно вернуться в отель. Надо переговорить с детективом Брэдом Нельсоном и еще раз посмотреть снимки, – сказала Саласар, взглянув на часы. – Одна из полицейских в Техасе сказала, что все содержимое фермы Алленов поступит на судебный склад. Если мы поторопимся, то, возможно, успеем связаться с управляющим склада до закрытия. И есть шанс, что вещи с других мест преступления постигла та же участь.
Прежде чем покинуть кабинет ректора, Джонсон наклонился вперед, опираясь на стол, и посмотрел прямо на Джозефа, неподвижно сидевшего на своем месте.
– Автобусы все еще отправляются. Если поторопишься, успеешь уехать. Оставаться здесь опасно.
– А что со мной может случиться? Я умру? – ответил парень с обескураживающим
Джонсон не знал, что ответить. Вместо него это сделала Амайя:
– Ты не должен умирать. Ты поможешь нам поймать убийцу своей семьи.
Джозеф выпрямился; казалось, в куклу без костей внезапно вдохнули глоток жизни. Он медленно кивнул.
– Тогда я не умру, – сказал он, глядя на Амайю почти с благоговением. Это прозвучало как обещание.
Она посмотрела на него с гордостью. По какой-то удивительной для Джонсона причине Амайя разделяла его чувства.
– Дай мне номер, по которому я смогу связаться с тобой, а потом уезжай из города.
Джонсон набрал номер Дюпри, но телефон по-прежнему был занят. Он снова посмотрел на Саласар, которая, в отличие от него, казалось, совсем не страдала от тяжести их разногласий. Ее лицо было расслабленным, и она смотрела на проносящийся за окном машины город с тенью улыбки на губах. Сейчас Амайя казалась совсем юной, почти подростком. Джонсон заметил, как девушка несколько раз быстро моргнула, и понял, что она борется с сонливостью. Очевидно, за все время, прошедшее с поездки в Техас, составления отчета и полета рано утром в Новый Орлеан, Саласар спала всего несколько часов. Джонсон покачал головой. Ей удалось вывести его из себя, и ему придется смириться с этим. В конце концов, он был опытным агентом и не имел привычки игнорировать приказы начальства. Но в этой Саласар чувствовалась излишняя самоуверенность, которая раздражала его. Конечно, она делала это не нарочно, но в ее манере говорить Джонсон улавливал упрямую решимость, граничащую с безрассудством.
– Саласар, я считаю, что вы ошиблись, подав парню надежду. Меня тоже тронуло его отчаяние, поэтому я и просил его покинуть город; но вы, – на лице агента отразилась досада, кончики усов недовольно опустились, – вы солгали ему. Вы не можете утверждать то, что сказали ему. Мы не уверены, что дело его семьи – работа Композитора, и вы видели его реакцию: он будет цепляться за любую гипотезу, лишь бы не мириться с очевидным. Этот парень – потенциальный самоубийца.
Амайя на мгновение застыла, а затем повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза. Действительно тигрица. Даже голос напоминает мурлыканье.
– Агент Джонсон, единственное, что помогает избежать смерти, – это попытаться не умереть прямо сегодня. А это не всегда достижимо.
В ней снова чувствовалось это проклятое высокомерие, а слова ее звучали как поучение. Боже, эта девчонка слишком молода, чтобы так разговаривать…
– Неужели? А что будет завтра, если вы сообщите ему, что ошиблись? Что вовсе не серийный убийца убил его семью, а собственный отец?
– Он проживет еще один день. Еще один день, полный возможностей, неожиданных встреч с людьми, постижения уроков жизни и стойкости. Можно научиться выживать, только если ты жив, – а если ты умерла, шансов у тебя нет.
Джонсон промолчал. Саласар сказала «умерла», и он был уверен, что это не оговорка. Она имела в виду не парня, о котором они только что говорили.
Глава 17
Перед тем как умереть
Элисондо
Единственным спасением было побыстрее заснуть. Амайя любила спать. Во сне она была в безопасности; если б она явилась во время сна, Амайя не узнала бы об этом, а то, о чем она не знает, не может причинить ей боли. Как-то ночью она случайно заснула – просто заснула, и все; возможно, потому, что почти не спала накануне. Заснула и, проснувшись утром, поверить не могла, как же это здорово – спать, не чувствуя страха. С тех пор ей это не удавалось, но она старалась, старалась изо всех сил. Она всегда ложилась спать первой; чистила зубы, чтобы из-за забывчивости не пришлось снова вставать, шла в туалет, чтобы желание облегчить мочевой пузырь не разбудило ее посреди ночи. Готовила вещи к школе, приводила в порядок одежду, ложилась и закрывала глаза, стараясь вызвать сон, желая, чтобы сон поскорее пришел, а вместе с ним – тишина и забвение…
«Засыпай!»
Отвернувшись к стене, Амайя закрывала глаза, стараясь не обращать внимания на болтовню сестер, которые перешептывались, лежа под одеялом и рассказывая друг другу секреты. Сквозь плотно сжатые веки она видела, словно на оранжеватом экране кинотеатра, как меняется интенсивность света – это гас светильник на потолке и включался ночник на столике Флоры, которая перед сном еще некоторое время читала.
«Спи!»
Амайя слышала, как входит в комнату отец, как он целует сестер и желает им доброй ночи. Потом подходит к ее кровати, неуверенно склоняется над ней. Иногда он нежно гладил ее волосы на затылке; но чаще всего не прикасался к ней из страха, что она проснется; просто поправлял одеяло и осторожно ее укутывал.
«Спи!»
Это была величайшая жертва. Амайя отказывалась от теплого отцовского поцелуя, чтобы не спугнуть сон, который вот-вот должен была прийти, прийти в любой момент.
«Спи, это твой последний шанс!»
В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь резким шелестом страниц в книге Флоры, пока через двадцать минут из коридора не доносился голос матери, приказывающий сестре гасить свет.
Если перед этим Амайя не засыпала, то знала, что дальше этого сделать уже не удастся.
«Ты не справилась, и теперь она придет».
С этого момента минуты и часы сменяли друг друга, а она все ждала.
«Ни в коем случае не ложись на спину!»
Если Амайя лежала на спине, – помимо жара ее дыхания, она чувствовала близость ее губ, волосы, скользящие по ее лицу, капельки горячей слюны, увлажнявшие ее щеку, а этого она вынести не могла.
«Ни в коем случае не ложись на спину!»
А еще нельзя было смотреть в сторону двери; если она ложилась к ней лицом, невозможно было не открыть глаза и не следить. При виде ее силуэта, четко обозначившегося в прямоугольнике двери, Амайю начинала бить дрожь, которую она не могла унять. Да, она закрывала глаза, крепко сжимала веки и притворялась спящей, но было поздно; обе они знали, что Амайя не спит, обе знали, что она все видит, и почему-то у нее было чувство, что это увеличивает чужое садистическое удовольствие, что она питается ее страхом, когда наклоняется над ней, чтобы сказать:
– Спи спокойно, маленькая сучка, сегодня хозяйка тебя не съест.
Амайя отчетливо слышала звук, с которым стекала ее слюна. Костяной скрежет зубов. Чувствовала кожей чужое улыбающееся лицо. И умирала от страха.
«Нет, не смотри на дверь».
Теперь она всегда ложилась лицом к стене; услышав, как хозяйка крадется по коридору, она закрывала глаза, замирала и молилась.
«Отче наш отче наш отче наш отче наш отче наш…»
Лежа на спине или лицом к двери, Амайя была так же беззащитна, как и повернувшись лицом к стене, однако в этой ее позе был вызов, который оскорблял ее, смущал и беспокоил в равной степени. Это демонстративное презрение приводило ее в ярость, но в первую очередь сбивало с толку. Хозяйка знала свою силу и ужас, который вызывала в ней, но когда Амайя впервые поджидала ее, отвернувшись к стене, произошла перемена. Она слышала, как мать вошла в комнату и подошла к ее кровати. Она чувствовала, как чужие глаза пристально смотрят на нее, так старательно сжимающую веки, что сразу становилось понятно, что она только притворяется спящей. Амайя чувствовала ее дыхание на своем ухе, на щеке, чувствовала жар, горевший у нее на губах. Приоткрытый рот Росарии был совсем рядом, когда она глубоко вдохнула, собираясь заговорить: несколько волос Амайи прилипли к ее зубам. Время шло, но она так ничего и не сказала, лишь промычала что-то, дрожа от бессилия. Затем вдруг отстранилась – волосы Амайи выскользнули у нее изо рта – и ушла. Словно на прокрученной в обратную сторону кинопленке, она попятилась к двери спальни и остановилась там, наблюдая за дочерью, а Амайя молилась, теперь уже с широко открытыми глазами, обращаясь во тьму: