Северное сияние (др.перевод)
Шрифт:
— Поздно не гуляй, а то Жрецы тебя заберут!
— У моей родственницы в Нортгемптоне есть знакомая, у которой мальчика увели Жрецы…
Жрецы были в Стратфорде. Говорят, они двигаются на юг! И конечно:
— Давай играть в детей и Жрецов!
Так сказала Лира Роджеру, кухонному мальчику из Иордан-колледжа. Он пошел бы за ней на край света.
— А как в них играть?
— Ты прячешься, а я тебя нахожу и разрезаю сверху донизу, как Жрецы.
— Почем ты знаешь, что они делают? Может, и не режут.
— Ты их боишься, — сказала она.
— Я вижу.
— Не боюсь.
— А я верю, — решительно сказала она.
— Но тоже не боюсь. Я сделаю, как мой дядя сделал последний раз, когда приезжал в Иордан. Сама видела. Он сидел в Комнате Отдыха, а там был один гость невежливый, а мой дядя только посмотрел на него в упор, и тот свалился замертво, только пена изо рта пошла.
— Выдумываешь, — с сомнением сказал Роджер.
— На кухне ничего про это не говорили. И вообще тебе в эту комнату нельзя.
— Ясное дело. Слугам они про такое не говорят. А я была в Комнате Отдыха, вот. В общем, дядя всегда так делает. С тартарами так сделал один раз, когда они его поймали. Они его связали и хотели вырезать кишки, но, когда первый подошел с ножом, дядя только посмотрел на него и он упал замертво, тогда второй подошел, и он с ним так же. Потом только один остался. Дядя сказал, что оставит его в живых, если он его развяжет, — он развязал, а дядя все равно его убил, чтобы знал в другой раз.
Роджеру верилось в это еще меньше, чем в Жрецов, но уж больно хороша была история, и они по очереди стали изображать лорда Азриэла и издыхающих тартар, в качестве пены используя шербет.
Но это было так, развлечение; Лира все же настояла на игре в Жрецов и увлекла Роджера в винные погреба Колледжа, куда они проникли с помощью запасных ключей Дворецкого. Они брели по громадным подвалам, где, затянутое вековой паутиной, хранилось токайское, канарское, бургундское и брантвейн Колледжа. Ввысь уходили древние каменные арки, подпираемые столбами толщиной в десять деревьев, пол был вымощен неровными каменными плитами, а по сторонам, полка за полкой, ряд за рядом, лежали бутылки и бочки. Это было увлекательно. На время забыв про Жрецов, они прошли на цыпочках из конца в конец, держа свечи в дрожащих пальцах, заглядывая в каждый темный уголок, и Лиру все сильнее разбирало любопытство: каково вино на вкус?
Выяснить это было несложно. Несмотря на горячие протесты Роджера, Лира выбрала самую старую, самую неровную, самую зеленую бутылку вина и, поскольку вытащить пробку было нечем, отбила горлышко. Они присели в дальнем углу и принялись пить густую багровую жидкость — только непонятно было, когда они опьянеют и как поймут, что опьянели. Вкус Лире не особенно понравился, но она вынуждена была признать, что он замечательный и сложный. Смешнее всего было смотреть на обоих деймонов, постепенно балдевших: они падали, бессмысленно хихикали, принимали разный вид, все больше уподобляясь горгульям и стараясь перещеголять друг друга в уродстве.
Наконец, и почти одновременно, дети поняли, что такое опьянение.
— Неужели им это нравится? — просипел Роджер после того, как его обильно вырвало.
— Да, — сказала Лира, последовав его примеру. И упрямо добавила:
— И мне нравится.
Из этого приключения
Лира вошла во вкус этих исследований, забросила свои горные угодья на крышах Колледжа и погрузилась с Роджером в подземный мир. Вместо игры в Жрецов началась охота за ними — где им еще прятаться от глаз людских, как не в преисподней?
И вот однажды они с Роджером добрались до крипты под Капеллой. Тут во все века хоронили Магистров, каждый в своем свинцовом гробу занимал отдельную нишу в каменных стенах. Снизу на каменных дощечках высечены были их имена:
Саймон Леклер, Магистр 1765–1789 Церебатон
Requiescat in pace
— Что это значит? — спросил Роджер.
— Первая часть — это его имя, а в конце — по-римски. Посередине — годы, когда он был Магистром. А еще одно имя — наверное, его деймон.
Они шли дальше под безмолвными сводами и читали надписи:
Фрэнсис Лайелл, Магистр 1748–1765 Зохариэль
Requiescat in pace
Игнатиус Коул, Магистр 1745–1748 Mуска
Requiescat in pace
На каждом гробу, заметила Лира, была медная табличка с изображением какого-нибудь существа: где — василиска, где — красивой женщины, где — змеи, где — обезьяны. Она догадалась, что это изображение деймона покойного. Когда люди становятся взрослыми, их деймоны теряют способность меняться и принимают один, постоянный, вид.
— А в гробах-то скелеты! — прошептал Роджер.
— Истлевшая плоть, — шепотом отозвалась Лира.
— А в глазницах копошатся черви и личинки.
— Тут и призраки, наверно, водятся, — сказал Роджер, поеживаясь от удовольствия.
За первой усыпальницей они нашли проход, вдоль которого тянулись каменные полки. Каждая полка была разделена на квадратные отсеки, и в каждом лежал череп.
Деймон Роджера поджал хвост, прижался к нему, дрожа, и тихо завыл.
— Тсс, — сказал Роджер.
Пантелеймона Лира не видела, но знала, что мотылек сидит у нее на плече и, наверное, тоже дрожит.
Она протянула руку и осторожно сняла с полки ближайший череп.
— Что ты делаешь? — сказал Роджер.
— Их не положено трогать!
Не обратив внимания на его слова, Лира вертела череп в руках. Вдруг что-то выпало из дыры в основании черепа — выпало у нее между пальцев и упало на пол, и Лира от неожиданности чуть не уронила череп.
— Монета! — шаря по полу, сказал Роджер.