Северное сияние (др.перевод)
Шрифт:
— Возможно. А что ты у нее спрашиваешь, Лира?
— Я думаю…
— Она запнулась, вдруг сообразив, что на самом деле задавала вопрос, хотя и безотчетно.
— Я просто выбрала три картинки, потому что… Понимаете, я думала о мистере де Рейтере… Я поставила стрелки на змею, на тигель и на улей — спросить, как у него идет разведка, и…
— Почему эти три символа?
— Я подумала, змея — это хитрость, она нужна разведчику, а тигель может означать, ну, знание, ты его как бы выпариваешь, а улей — трудолюбие, потому что пчелы все время трудятся; так что из труда и хитрости
— Что-то показывает, Лира. Не знаю только, правильно ли мы его понимаем. Это большое искусство. Хотел бы я знать…
Он не успел закончить фразу, его прервал настойчивый стук в дверь, и вошел молодой цыган.
— Прошу прощения, Фардер Корам, только что Якоб Хюисманс вернулся, он сильно ранен.
— Он был с Бенджамином де Рейтером, — сказал Фардер Корам.
— Что случилось?
— Не хочет говорить, — ответил молодой человек.
— Пойдите к нему, Фардер Корам, он долго не протянет, у него кровотечение внутри.
Фардер Корам и Лира встревоженно переглянулись, и в следующее мгновение Фардер Корам уже ковылял на своих палках со всей быстротой, на какую был способен, а его деймон неслышно ступал впереди. Лира пошла за ними, подпрыгивая от нетерпения.
Молодой человек отвел их к лодке, стоявшей у свекольного пирса, и женщина в красном фланелевом фартуке открыла им дверь. Она посмотрела на Лиру с подозрением, и Фардер Корам сказал:
— Хозяйка, важно, чтобы девочка тоже послушала Якоба.
Женщина впустила их и отошла, а ее деймон, белка, продолжал молча сидеть на деревянных часах. На койке под лоскутным одеялом лежал человек, бледный и мокрый от пота, с мутными глазами.
— Я послала за врачом, Фардер Корам, — дрожащим голосом произнесла женщина.
— Пожалуйста, не волнуйте его. Он ужасно мучается. Всего несколько минут назад сошел с лодки Питера Хоукера.
— Где сейчас Питер?
— Швартуется. Это он велел позвать вас.
— Правильно. Якоб, ты меня слышишь?
Якоб, не повернув головы, посмотрел на Фардера Корама, который сидел в шаге от него, на соседней койке.
— Здравствуйте, Фардер Корам, — тихо сказал он. Лира взглянула на его деймона. Это был хорек, он лежал очень тихо возле его головы, свернувшись клубком, но не спал, глаза у него были открыты и так же мутны, как у Якоба.
— Что произошло? — сказал Фардер Корам.
— Бенджамин погиб. Он погиб, а Герард в плену.
Голос у него был хриплый, а дыхание прерывистое. Когда он умолк, его деймон распрямился с мучительным усилием и лизнул его в щеку. Это придало ему сил, и он продолжал:
— Мы проникли в Министерство теологии, потому что один из пойманных Жрецов сказал, что там их штаб, оттуда исходят все приказы…
Он снова умолк.
— Вы захватили каких-то Жрецов? — спросил Фардер Корам.
Якоб кивнул и скосил глаза на своего деймона. Деймоны обычно не разговаривали с чужими, но иногда это случалось, и сейчас он заговорил.
— Мы схватили трех Жрецов в Клеркенуэлле и допросили их: на кого они работают, откуда
Он замолчал, чтобы отдышаться, его маленькая грудь часто вздымалась.
— И эти Жрецы сказали нам про Министерство теологии и лорда Бореала. Бенджамин сказал, что они с Герардом Хуком проникнут в министерство, а Франс Брукман и Том Мендхем должны пойти и разузнать о лорде Бореале.
— Им удалось?
— Мы не знаем. Они не вернулись. Фардер Корам, обо всем, что мы делаем, они будто знали заранее. А Франс и Том пошли к Бореалу и как в воду канули.
— Вернемся к Бенджамину, — сказал Фардер Корам, увидев, что Якоб закрыл глаза от боли и задышал еще тяжелее.
Деймон Якоба встревоженно и жалостливо пискнул, женщина сделала два шага к раненому, прижав ладони ко рту; но она ничего не сказала, и деймон слабым голосом продолжал:
— Бенджамин, Герард и мы подошли к министерству возле Уайтхолла, отыскали боковую дверцу, не очень строго охранявшуюся, и мы остались наблюдать снаружи, а они вскрыли замок и вошли. Через какую-нибудь минуту мы услышали крик ужаса, вылетел деймон Бенджамина, позвал нас на помощь и снова влетел. Мы вынули нож и побежали за ним. Но там было темно, метались какие-то дикие, страшные тени, раздавались непонятные звуки; мы бросались туда и сюда, но раздался шум наверху, испуганный крик, и Бенджамин со своим деймоном упали с высокой лестницы, деймон хлопал крыльями и теребил его, хотел поднять, но напрасно — они рухнули на каменный пол и тут же умерли.
А Герарда мы так и не увидели, наверху раздался вой, это был его голос, и мы от страха и неожиданности не могли пошевелиться, а потом сверху прилетела стрела, вонзилась нам в плечо и прошла глубоко до…
Голос деймона совсем ослабел, а раненый издал стон. Фардер Корам наклонился и осторожно поднял покрывало: из плеча торчал оперенный хвост стрелы, вокруг масса запекшейся крови. Стрела вошла так глубоко в грудь несчастного, что снаружи торчало всего сантиметров пятнадцать. Лире стало плохо.
С пирса донеслись голоса и звук шагов. Фардер Корам выпрямился и сказал:
— Это врач, Якоб. Подробнее поговорим, когда тебе полегчает.
— Перед тем как выйти, он пожал плечо женщине.
На пирсе Лира держалась вплотную к нему, потому что там уже собралась толпа, люди шептались и показывали на лодку пальцами. Фардер Корам велел Питеру Хоукеру немедленно идти к Джону Фаа, а Лире сказал:
— Как только выяснится, выживет Якоб или умрет, нам надо будет еще раз поговорить о твоем алетиометре. Иди пока, чем-нибудь займись, детка; мы тебя позовем.
Лира отошла от людей, села в камышах и принялась бросать в воду комья грязи. Одно ей было ясно: она научилась понимать алетиометр, но не испытывала от этого ни радости, ни гордости — ей было страшно. Что бы ни двигало этой стрелкой, она вела себя как разумное существо.
— Я думаю, это дух, — сказала Лира, и ей захотелось бросить эту штуку в болото.
— Когда есть дух, я его вижу, — сказал Пантелеймон.
— Как этого старого призрака из Годстоу. Я его видел, а ты не видела.