Северное сияние (др.перевод)
Шрифт:
— Разные бывают духи, — укоризненно сказала Лира.
— Всех ты не можешь видеть. И потом, эти старые покойники — Ученые без голов. Я же их видела.
— Это была просто ночная жуть.
— Нет. Самые настоящие духи, и тебе это известно. Не знаю, какой там дух водит проклятой стрелкой, только это не такой дух.
— Может, и не дух, — упрямился Пантелеймон.
— Но кто же тогда?
— Может… Может, элементарные частицы. Она фыркнула.
— А что? — настаивал Пантелеймон.
— Помнишь фотомельницу в Колледже Гавриила? Ну вот.
В Колледже Гавриила был весьма священный предмет, его
— Чернота невежества бежит от света, а мудрость белого стремится ему навстречу». Лира поверила ему на слово, но, что бы это ни значило, наблюдать за вертящимися лопастями было интересно, и все это происходило благодаря силе фотонов, как объяснил Библиотекарь по дороге домой.
Так что Пантелеймон, возможно, был прав. Если элементарные частицы могут закрутить фотомельницу, то, конечно, и стрелку могут двигать; но ее это все равно беспокоило.
— Лира! Лира!
Тони Коста махал ей с пирса.
— Сюда! — крикнул он.
— Срочно иди в Зааль к Джону Фаа. Бегом, девочка.
Джон Фаа сидел с Фардером Корамом и другими вождями. Вид у них был встревоженный. Джон Фаа сказал:
— Лира, детка, Фардер Корам сказал мне, что ты уже владеешь этим инструментом. К нашему горю, только что умер Якоб. Думаю, нам все-таки придется взять тебя, хотя все во мне этому противится. На душе у меня неспокойно, но другого выхода, кажется, нет. Как только Якоба похоронят в соответствии с нашим обычаем, мы отправляемся. Пойми меня, Лира: ты отправляешься с нами, но это не повод для радости или веселья. Впереди нас ждут опасности и беды.
Фардер Корам возьмет тебя под свое крыло. Не огорчай его, не подвергай себя и его риску, иначе ты почувствуешь силу моего гнева. А теперь беги скажи это Ма Косте, и будь готова к отплытию.
Следующие две недели прошли в таких хлопотах, каких еще не знала Лира. В хлопотах, но не быстро, потому что приходилось подолгу чего-то ждать, прятаться в противных сырых закутках, смотреть, как проплывает за окном унылый, дождливый осенний пейзаж, и снова прятаться, спать в газолиновых парах возле двигателя, просыпаться с дурной головой, и самое худшее — ни разу не выйти на воздух, не пробежаться по берегу, не полазить по палубе, не открыть шлюзных ворот, не поймать швартов, брошенный с берега.
Все время приходилось прятаться. Тони Коста пересказывал ей сплетни, услышанные в прибрежных пивных: что по всему королевству охотятся за светловолосой девочкой и за поимку ее назначена большая награда, а того, кто ее прячет, ждет суровое наказание. И странные ходили слухи: будто она — единственный ребенок, спасшийся от Жрецов, и носительница страшных секретов. А еще говорили, что она не человеческое дитя, а пара духов в обличье ребенка
Сперва эти рассказы Лира слушала с радостью, а потом с тоской. Сколько же людей ненавидят ее и боятся! И она мечтала выбраться из этой тесной каюты-ящика. Ей не терпелось попасть на Север, очутиться в снегах под сияющей Авророй. А иногда она тосковала по Иордан-колледжу, ей хотелось снова полазить по крышам с Роджером, услышать колокольчик Стюарда, возвещающий, что до ужина полчаса, стук посуды, скворчание масла и крики на Кухне… И тогда ей ужасно хотелось, чтобы все было, как раньше, и таким оставалось всегда, чтобы она вечно была Лирой из Иордан-колледжа.
Единственным, что развеивало ее раздраженную скуку, был алетиометр. Она занималась им ежедневно, иногда с Фардером Корамом, иногда в одиночку, и оказалось, что с каждым днем она все легче погружается в спокойное состояние, когда проясняется смысл символов и перед мысленным взором встают освещенные солнцем гряды гор.
Пыталась объяснить Фардеру Кораму, что при этом чувствует.
— Будто с кем-то разговариваешь, только плохо их слышишь и чувствуешь себя как бы глупой, потому что они умнее тебя, только не сердятся и вообще… И они столько знают, Фардер Корам! Как будто всё знают, или почти всё! Миссис Колтер была умная, столько всего знала, но это другое знание… Как бы понимающее…
Он задавал конкретные вопросы, и она искала ответ.
— Что сейчас делает миссис Колтер? — спрашивал он. Ее руки сразу приходили в движение, и он говорил:
— Объясни мне, что ты делаешь.
— Ну, Мадонна — это миссис Колтер, и, когда я ставлю на нее стрелку, думаю: моя мать; а муравей деловитый — это просто, это первое значение; а песочные часы означают время, и где-то в нем есть сейчас, и на нем я сосредотачиваюсь.
— Как ты узнаешь, где эти значения?
— Ну, вроде вижу их. Вернее, чувствую, вроде того как поднимаешься ночью по лестнице, ставишь ногу, а там еще одна ступенька. Так же вот я мыслью переступаю, а там другое значение, и я его вроде чувствую. Потом их все складываю. Это примерно как взгляд на чем-то остановить.
— Так попробуй и посмотри, что он скажет.
Лира попробовала. Длинная стрелка сразу пришла в движение, она останавливалась, двигалась дальше, снова останавливалась, аккуратно чередуя скачки и паузы. В этом была и грация, и сила, они сообщались Лире, и она чувствовала себя как молодая птица, которая учится летать. Сидя против нее, Фардер Корам отмечал, в каких местах останавливается стрелка, и наблюдал за тем, как девочка, откидывая волосы с лица и прикусив нижнюю губу, сначала следует взглядом за стрелкой, а потом, когда она останавливается, переводит взгляд на другие места круговой шкалы. Но — не куда попало. Фардер Корам был шахматист и знал, как видят доску шахматисты во время игры. Опытный игрок как бы чувствует силовые линии и поля на доске и смотрит на важные линии, не обращая внимания на слабые. Глаза Лиры двигались таким же образом, послушные некоему магнитному полю, которое она видела, а он нет.