Северные новеллы
Шрифт:
— А куда девать Бешеного?
— В расход. Бешеный — исчадие ада, его в живых нельзя оставлять. Да в поселке не стреляй: оштрафуют. В тайгу замани.
В партии он появился в конце сентября, когда на Северной Камчатке уже прочно лег снег, разбойничала пурга и стояли легкие первые морозы. Минуло две недели, как мы ездили на нарте. Смену, три человека, собаки развозили на буровые и обратно. Три буровые были разбросаны за четыре, семь и одиннадцать километров от барака; каждая работала в три смены. Весной, летом и осенью мы ходили на буровые пешком, дорога выматывала нас больше работы. Камчатское такси
собачья упряжка — домчит за считанные минуты; проехаться с ветерком на нарте — одно удовольствие; псы здорово выручали нас.
Однажды ночью меня разбудила грызня собак. Такое случалось довольно часто. Властолюбивые псы дрались за право подняться на высшую ступеньку иерархической лестницы — именоваться вожаком. Упряжка образовалась недавно из собак, приобретенных нами в разных поселках, и псы еще окончательно не решили, кто же будет их хозяином и повелителем. Пока с грехом пополам это почетное звание удерживала широкогрудая северная лайка по кличке Корф (так назывался поселок на Северной Камчатке, где буровики купили собаку). О том, как тяжко было ему главенствовать в упряжке, красноречиво свидетельствовали многочисленные шрамы и свежие раны, исполосовавшие тело северной лайки.
Обычно драка продолжалась минут пять—семь, не больше. Этого времени Корфу было достаточно, чтобы отбить атаки и осадить «претендентов на престол». Но сейчас грызня не прекращалась.
Чтобы ветер не выдувал тепло из барака, узкие оконца были заставлены снаружи прямоугольниками льда, вырубленными из реки, сквозь них ничего не было видно, только сочился свет. Пришлось одеться и выйти на мороз. На всякий случай я прихватил карабин, бич и электрический фонарь.
Было светло от луны и звезд. В зыбком ртутном свете собаки сплелись в тугой клубок. Жив^й клубок катался по снегу, из него время от времени выскакивал то один, то другой пес, но тотчас бросался в самую гущу. Разнимать дерущихся ездовых псов — занятие почти бесполезное, да и небезопасное, это вам не квартирные ухоженные и воспитанные шавочки, неистовую злобу и ненависть в горячке они могут перенести на человека. Правда, выстрелом в воздух можно отвлечь или напугать собак, но я пожалел уставших на смене парней. Стоя на почтительном расстоянии, я ждал, когда псы выдохнутся и драка прекратится сама собой. И она действительно скоро прекратилась.
— Корф! К ноге! — приказал я. Хотелось убедиться в том, что вожак не получил серьезных ран.
Пес, однако, не выполнил моего приказа. Он сидел на задних лапах, окруженный своими сородичами, и глухо, длинно рычал. Мне вдруг показалось, что это не Корф,— очевидно, тому причиной был неверный лунный свет, деформирующий окружающие предметы. Я включил фонарь. Слепящий упругий луч уперся в вожака. Тот поднялся на все лапы, и я рывком сдернул с плеча карабин: в первое мгновение
мне показалось, что это волк. Белые ноги, белое брк*- хо, рыжевато-серая спина, косые прорези глаз и тело гибкое, литое, поджарое... Правда, смутил крупный рост зверя, волки помельче, ну да от неожиданности я не придал тому значения.
Высокая карабинная мушка запрыгала в прорези прицела. Через секунду участь непрошеного гостя была бы решена, если бы зверь в этот момент не залаял. Он прыгал вокруг меня — хвост трубой — и лаял громко, взахлеб, басовито. Похоже, решил напасть. Хлесткий удар бича не успокоил, а, напротив, еще больше раззадорил пса. Пришлось выстрелить в воздух. И только тогда он отскочил, но бесноваться не перестал.
Разбуженные выстрелом, из барака вышли буровики. Я объяснил им, в чем дело. Парни почесали затылки.
— Откуда он взялся?..
— Из какого-нибудь ближайшего поселка прибежал. Или от своей упряжки отбился. Не ужился в ней.
— Кобель-то прямо бешеный... Глянь, никак не успокоится, того и гляди нападет.
— Ребята! Сюда!..— позвал кто-то из буровиков.
Он стоял в стороне, там, где пять минут назад
дрались собаки. Мы поспешили к нему.
На снегу, далеко вытянув лапы, неестественно выгнувшись, в замерзшей лужице крови лежал Корф. Вожак был мертв: глотка располосована, как ножом, от скулы до скулы.
— Дела...
— Может, пристрелить? И остальных ведь порвет!
— Нет, не порвет,— сказал начальник геопартии, глядя на нежданного ночного гостя.— Теперь он точно не порвет.
Я оглянулся. Моему взору предстала картина, предельно ясная для того, кто имел или имеет дело с собаками.
Наши псы вытянулись гуськом и поочередно подходили к убийце Корфа. Тот стоял хозяином, победителем и рычал, но не злобно, а так, для порядка. Собаки, каждая по-своему, выражали зависимость, подчиненность недавнему сопернику и врагу. Вот подошел Буран. Куда девалась былая агрессивность! Бесследно исчезло достоинство кобеля. Он изгибался змеей, шея скользила по снегу. Снизу вверх заглядывая на победителя, он робко лизнул его в нижнюю челюсть. Пришелец взял морду Бурана в свою пасть, как бы предупреждая: «Вздумаешь впредь ерепениться — загрызу. Понял?» Семенящими, наискосок, лакейскими шажками Буран удалился, успев лизнуть ляжку грозного пса. Его тотчас сменила рослая блудливая сучка Манька.
С поджатым хвостом, прижатыми к голове ушами, Манька кокетливо подняла сначала одну, затем другую переднюю лапу, осмелившись, коснулась лапой спины новоявленного вожака, а потом завалилась на спину. Громадный пес обнюхал живот сучки. Своим видом он как бы сказал ей: «Ладно, мол, будет время — поиграем, а сейчас не до тебя, проваливай, есть дела поважнее. Следующий!» Следующим был Персик (названный смешной фамилией технорука экспедиции, который привез эту собаку на буровую). Приближаясь, Персик размахивал из стороны в сторону пушистым хвостом — точь-в-точь щенок, нашедший спрятавшегося хозяина. Он легонько прижался своим туловищем к туловищу победителя и нежно начал облизывать его морду.
Позорное для наших собак шествие завершилось. Мы направились к бараку. Завтра решим, что делать с этим дьяволом. Утро вечера мудренее. Я шел последним и опасливо косил глазом на пса, сжимая рукоять бича. И не зря. Когда мы были возле барака, он летящими прыжками бросился на нас. Удар бича пришелся по морде, на мгновение пресек, сбил агрессивность зверя. Воспользовавшись коротким замешательством собаки, мы один за другим, как напуганная стайка полевок в нору, юркнули в распахнутую дверь барака.
— И вправду Бешеный! — сказал начальник геопартии.— Подходящей имечка ему и не найти...
Утром, собравшись на смену, вышли из барака. Решили вожаком запрячь Бурана. Вместо погибшего Корфа.
В Бешеного, кажется, и вправду вселился бес. Едва скрипнула дверь, он бросился на людей. Даже выйти, подлец, не дает! Напугали выстрелом в воздух. Пес отбежал в сторону, там продолжал метаться и злобно лаять.
Я невольно залюбовался им. Крупный рост и буйволиная сила вовсе не затушевывали грациозной легкости зверя; напротив, изящество сквозило в каждом выпаде, любом движении Бешеного. Он был красив красотою дикого мустанга, которого люди решили загнать и пленить; в янтарных глазах так и сверкала непокорная волчья ярость. Только теперь, при свете дня, я заметил белую звезду на лбу собаки и аккуратные белые бровки — явный признак лайки. Второй родитель Бешеного, судя по окрасу, нраву и размерам, был восточноевропейской овчаркой.