Северные новеллы
Шрифт:
Ездить на тяжело груженной нарте в дальний путь— это вовсе не удовольствие. Трудная, порою изнурительная работа. То и дело приходится перетягивать дубленые ремни, стягивающие груз, на спуске тормозить осто- лом и ногой, при подъеме толкать нарту, помогать псам- трудягам. Несмотря на мороз, от тебя идет пар, как от разгоряченного скакуна, рубаха не просыхает. Да еще следи, как бы не разбить о ствол дерева нарту или не загреметь под откос самому.
На каждую собаку приходилось груза килограммов по сорок. Это предел. Можно было бы запрячь их цугом — попарно вдоль одной веревки, им было бы полегче тянуть такую тяжесть. Но цуговая упряжка лишает собак необходимой на извилистой тропе маневренности. Поэтому псы были запряжены веером. Любой самый крутой поворот при таком способе подвластен погонщику.
И конечно, незаменимый помощник каюра — умный, опытный вожак, которому его сородичи подчиняются не огрызаясь. Недаром на Крайнем Севере хороший вожак ценится дороже всяких денег. Именно таким был Бешеный. Мои команды он схватывал на лету, понимал с полуслова. Кроме того, вожак зорко следил, чтобы кдждый пес честно работал, не филонил. Вот ослабла постромка Персика, волочится по снегу: пес устроил себе самовольно передышку. Я не успеваю подстегнуть его бичом. Бешеный тут как тут с коротким рычанием погружает клыки в шею ленивца. Наказанный пес, будьте уверены, теперь начнет трудиться на износ. Даже Маньку он не милует, хотя ее лень можно понять. Она на сносях. Между прочим, виновник интересного
положения сучки он, Бешеный. Но ему на это наплевать. В упряжке для него все равны и должны работать на совесть. Изредка сучку рвет. Вырвет на ходу — и мчится как ни в чем не бывало. Хорошая собака, не зря прежний хозяин ее продавать не хотел.
Время от времени на нарту вспрыгивает Буран и пробирается ко мне по ящикам. Я знаю зачем. Всем неплох пес, но не умеет, дурачок, выгрызать застывший между когтями лед. Лед почему-то нарастает на лапах Бурана чаще, чем у других собак. Не останавливая нарту, я ножичком быстро вычищаю замерзшую влагу; Буран в знак благодарности смачно лижет мою физиономию и спешит на помощь своим соплеменникам. Все забываем попросить эвенов в поселке сшить из камуса псу мокасинчики, они необходимы ему в дальней дороге.
Бешеный видит, как Буран вспрыгивает на нарту, и не возвращает собаку на место. Понимает: не от безделья, иначе пес охромеет и не побежит. Умен вожак. По-волчьи. По-волчьи злобен и по-волчьи умен.
Помнится, в начале зимы, когда еще не стала река, я наблюдал, как наши псы ловили рыбу, конечно, под руководством Бешеного, сами бы они сроду до такой хитрости не додумались. Рыбы в здешних краях полно, видно, как ходит она и стаей и поодиночке. Но не так-то просто ее поймать. Дурашливый пес что делает? Заметил в прозрачных струях мелькнувшую темную спину— бултых в воду! На версту все живое распугает. Так собаки рыбачили до прихода Бешеного. Вожак научил их верному способу. Он «приказал» им переплыть на тот берег, а сам остался на противоположном, зайдя по колено на песчаную отмель. Бешеный негромко взлаивал. Это служило приказом: в воду! И псы дружно бросались в реку. Рыба, конечно, устремлялась прочь, на отмель, где стоял в напряженной позе Бешеный. Он ловко хватал рыбину одновременно передними лапами и клыками и прыгал с добычей к берегу. Потом все повторялось сначала...
Сумею ли я отправить на тот свет такого пса? Сейчас, в дороге, наблюдая за Бешеным, я крепко в том засомневался...
Между тем яркой белой розой расцвел, заполыхал коротенький северный денек. Солнечный ободок, выглянувший из-за скалы, высветил одну сторону долины, изломанный, зигзагообразный гребень хребта, валуны и елки на склонах. Морозец за пятьдесят, холодными когтями дерет ноздри, закрывающая все лицо черная шерстяная маска с прорезями для глаз, носа и рта затвердела колом, примерзла к бороде.
На исходе дня — было это в три часа, когда солнце исчезло за склоном хребта и на снег невесомо легли синие и алые полосы заката,— я сделал получасовую остановку. Собакам надо немного отдышаться. Да и мне тоже. Им я бросил по вяленой рыбине, а сам достал завернутый в спальный мешок термос и извлек из внутреннего кармана полушубка бутерброды в чистой тряпице. Они, слава богу, не промерзли. Крепчайшей заварки горячий чай я смаковал маленькими глотками, как ликер. Кофе северяне не жалуют. На таком морозе он бодрит не более четверти часа, а затем расслабляет, подобно водке. Крепкий же чай надолго снимает любую усталость.
Отдышались — и снова в путь. Без сумерек наступила ночь. Огромная желто-красная лунища с тремя разноцветными ободами неплохо освещала тропу. Казалось, лунный диск висит совсем рядом, за вон той скалой, и, взобравшись на вершину, до него можно добросить камнем — и он зазвенит. Резче, визгливее заскрипели полозья, слышнее стал шорох снега под собачьими лапами, пар, вырывавшийся изо рта, шипел — застывал на лету. Мороз сатанел.
К полуночи от усталости все плыло перед глазами: обочины, луна, яркие крупные звезды. На крутом повороте я чуть было не свалился с нарты и понял, что на сегодня, пожалуй, хватит. Шабаш. Не дай бог расшибить голову или сломать ногу. Один в тайге сгинешь.
Надо бы перекусить, но сил хватило только на то, чтобы поставить палатку с двойным байковым утеплителем и перенести туда спальный мешок. Собаки проглотили по куску замерзшей гречневой каши с мясом — своего рода самодельный аляскинский мясной концентрат, которым кормят псов в дальней дороге. ji. Следовало бы, как положено, раздеться до трусов и майки, одежду равномерно запихать в спальник, но я поленился, только скинул полушубок и унты. Авось не замерзну, по бокам есть две живые печки: Буран и Манька. В дороге они всегда спят со мною в палатке.
Не помню, сколько я дремал. Разбудил меня злобнозаливистый лай собак.
Доля минуты — ия, одетый, щелкнув карабинным затвором, выскочил из палатки. Но мои опасения были напрасными. К моей стоянке на собачьей упряжке подъезжал человек.
К моему великому изумлению, вожак, подскочив к погонщику, вильнул хвостом и отбежал. Мало того. Когда мои собаки набросились на чужаков — в упряжке ночного гостя было пять псов — с явным намерением завязать жестокую драку, Бешеный живо отогнал своих подчиненных, а чужаков поочередно и очень дружелюбно обнюхал.
С нарты спрыгнул маленький и круглый от множества меховых одежд каюр и подошел ко мне. Яркая луна осветила круглое, скуластое, очень темное лицо, жиденькую серебряную бородку клинышком и усы. Это был эвен.
— Трастуй!
— Амто-о! — поприветствовал я старика на родном ему языке, как и положено, растягивая окончание с этаким французским прононсом.
Мы как бы поменялись национальностями. Часто достаточно одного такого приветствия, чтобы навсегда расположить к себе этих по-детски доверчивых, милых и кристально чистых людей.