Северные рассказы и повести
Шрифт:
Он обивал самые высокие пороги: сначала у себя на Севере, потом и в Москве. Из каких только кабинетов его не выпроваживали – с почестями и без оных, а он всё не успокаивался. Во сне ему часто виделась его прекрасная скважина – как бы вся из золота, сверкающая на солнце запорной арматурой, вентилями и фланцами…
Кто-то подсказал ему обратиться или самого надоумило, но однажды оказался он в головном московском офисе того самого геологоразведочного предприятия, которое пробурило его мечту. И там, между привычных скитаний по кабинетам, встретился ему симпатичный жизнерадостно улыбающийся человечек в годах – Ефимыч. Разговорились о том, о сём. Ефимыч работал в конторе компьютерщиком или айтишником, как сейчас говорят. Давно работал, чуть ли не со дня основания. Разумеется, поделился Петрович и с ним своей проблемой. На лице Ефимыча, пока он его слушал, происходили какие-то странные перемены… Наконец, он на что-то решился и произнёс, как в прорубь вошёл:
– Петрович, уважаемый дорогой Петрович, как бы тебе это сказать, слушай меня внимательно, но, учти: если что - я тебе ничего не говорил, а ты ничего не слышал, хорошо? Вот эти самые бумаги откопированные, которые ты мне показываешь, мне очень даже знакомы. Вызвал меня однажды к себе мой генеральный, не нынешний, а которого уволили уже давно, и говорит: «Надо срочно сочинить скважину, чтобы показать кое-где в контролирующих органах, куда именно деньги потрачены. Органы в курсе, со всеми всё обговорено, но бумаги для списания средств - все равно нужны. Задачу понял? Исполнять.»
Вознаграждение пообещал приличное. А у меня - кредиты, семья, внуки… Сам понимаешь… Куда деваться, если начальство требует. Не исполнишь – сожрёт ведь. А где бы я тогда работу нашел на пятом десятке лет? Везде молодые требуются, старья никому не надо. А я, видишь, до сих пор тружусь, удержался на своем-то месте.
В общем, пришлось мне эту самую скважину «исполнять» от начала до конца. Конечно, не один, подсказками пользовался, советами наших геологических и буровых мудрецов, архивами сходных работ, никому особо не распространяясь - зачем это всё мне надо. Целое искусство. Нужно ведь было сочинить так, что вроде она и пробурена, но толку чтобы с этого не было - как бы по объективным причинам. Короче, создал я эту байду в своем компе, отчеты эти, а уж справки да акты по ним поподписывать где надо – другие людишки нашлись. Ещё с этим мне бегать не хватало.
Что с тобой? Не веришь, что ли? Да я тебе даже на диски могу скачать, или на флешку скинуть, читай, убеждайся. Сейчас-то отошло всё это, да и эта как бы «скважина» – вообще не наша теперь, не числится на нашем балансе, сам знаешь…
Затосковал Петрович, вернулся домой, в церковь сходил душу облегчить, покаяться, батюшку послушать. Водки потом купил, огурцов солененьких, капусты квашеной… Сел сам с собой дома на кухне. Разложил всё, хлеба нарезал. Хотел было выпить, да ненароком на икону Божьей Матери взглянул и замер отчего-то со стопкой в руке. Отчего – кто его знает…
Встал он из-за стола, спустился вниз, на улицу, сел в свою старенькую «Ниву», обнял баранку руками, голову на руль опустил… Долго сидел. Джип-то Петрович продал недавно, чтоб с людьми рассчитаться по зарплате, а – эта «старушка» у него всегда была, да и не продашь её уже никому, если честно.
Включил зажигание. И поехал потихоньку куда-то. Поначалу – вроде куда глаза глядят, а потом – всё дальше и дальше - определённо на север…
Ту самую скважину в поле искать поехал.
Врёшь ты всё, Ефимыч, компьютерная твоя душа! Должна быть у человека скважина! Должна быть мечта…
ТАСУ-ЯВА
Шумят вдоль реки берега белоносые от первого пролётного снега, текут, кричат куда-то, будто пылью побитые - птицей мелкой, запоздалой, ждут зимы. И словно нет берегам конца. И нет без них – реки.
Берега, берега… нежно-трепетно несли вы реку-матушку, несли, несли да и упустили в самом-то конце. Развели свои руки-крылья широко, раздольно, щедро, по-нашему, эх, и выпало сокровище, соскользнуло меж рук в море, как в небо. И морем стала река. Морем студёным, текучим - с волнами прыткими бурыми, белогривыми.
Далеко-далеко виднеются ещё позади смутные берега. Растерялись они. Расплескали себя, сырые, ветряные, неразумные. Суетятся по самому краю воды насупленные рыбаки в суровых резиновых сапогах, в плащах непромокаемых. Сеть вытягивают на песчаный плёс.
А возле них чайки ненасытные глазастые так и шныряют, так и шастают. Ждут своего часа. И только лишь ссыплется на мокрый песок рыбья мелочь, которую люди не берут, только отойдут от неё рыбаки, как тут же налетает жадная прожорливая крылатая толпа. И начинается яростный кипучий вороватый бой за добычу.
Печальные, пустынные, одинокие берега озираются вокруг, сутулятся откосами на сквозном ветру и всё несут, несут свою драгоценность, реку северную рыбную стылую - в жемчужных мурашках, в бесчисленных низких островах с кустиками, зайцами и вздрагивающей зяблой сырой травой.
Берега земли Тасу-Ява - долгие-долгие, как олений бег по тундре – от чума к чуму, от стойбища к стойбищу, от озера к озеру, от одного священного холма до другого… Всё дальше и дальше уводит олений след от вечной реки, всё ближе к древнему, как ненецкий бог Нум, мудрому небу, низко склонившемуся над матерью-тундрой, осыпая её быстрыми звёздами ранней осени...
На Севере всё – ближе к небу. И реки, и берега, и звери, и люди… Такова Тасу-Ява испокон веков. И дай нам Бог сохранить всё это на земле и в сердце своём.
«АФРИКАНЕЦ»
Едут люди в тундру в основном на работу по буровым или домой возвращаются, в родные чумы. И правильно. Что в тундре просто так бестолку толкаться? Место тихое и просторное: всякая ненужная суета там сразу растворяется. Прямо в воздухе.
А как в наше время быстрей всего до тундры добраться вахтовику? Как к оленям своим вернуться жителю коренному? Ясное дело: путями небесными, самыми короткими…. Вон они, стрекочут уже, дрожат от нетерпения - местные поселковые вертолеты, в небо хотят скорее. Да только погода иной раз не шибко пускает. Особенно осенью или весной.
Капризная погода, северная. То у неё туманы, то дожди с ветрами на уме, то крупу снежную пробрасывает, а тучи низкие плывут, плывут… Ну, куда тут полетишь, размечтались!
И сидит в оранжевых «вахтовках» унылый рабочий люд, в окошки посматривает, и коренные с мешками своими, бич-пакетами, тазиками да чайниками и терпеливой, не ноющей детворой в диспетчерском домике сидят впритирочку, ждут своего часа, помалкивают.
В поселке у вертолетчиков две авиакомпании. Конкуренты. У одних вертолеты бело-голубые с орнаментом из стилизованных оленьих рогов, а у другой – наполовину ярко-желтые, а наполовину черные. Их в народе «попугаями» прозвали. За цвет. А может, и не в народе, а конкуренты постарались, ну, и пусть. Никто не обиделся. Привыкли. Теперь иногда так и спрашивают друг у друга: « Ну, что? На ком сегодня летим: на «попугаях» или в «Динамо» пойдём?» Дело в том, что бело-голубой – фирменный цвет этого футбольного клуба. Тут уж явно - ответная «попугайская» работа над прозвищем