Северный крест. Миллер
Шрифт:
К дергавшемуся, приподнимавшемуся на старом венском стуле, здорово окривевшем от времени, Горгулову поспешно подскакивал один и тот же полицейский в тесном мундире и осаживал его своими огромными лапами.
— Тихо, тихо, — предупреждающе произносил он.
— Своим поступком я хотел разбудить совесть мира, — вновь возобновлял свои выкрики Горгулов, — хотел, чтобы все поняли: никаких контактов с большевиками быть не должно. Никакой поддержки нынешней России. — В узеньких, сплющенных болью калмыцких глазах Горгулова, во влажной страшной глуби, неожиданно возникало и тут же пропадало что-то гордое.
Глотов не выдержал, прижал руки к щекам: гордиться таким подлым выстрелом — это ужасно!
Вечером русская эмиграция затихла — по Парижу
Обстановка в «Возрождении» была не лучше. Издатель Гукасов — бывший нефтяник, сумевший вывезти свои пропахшие керосином миллионы за рубеж, сидел набычившийся, молчаливый, словно медведь, в тяжёлой думе решавший, ложиться ему на зимовку в берлогу или нет. Главный редактор Семенов мандражировал, много говорил и всё попусту, его сорочий, словно бы припорошённый стеклянной пылью голос лез в уши и вызывал раздражение.
Наконец Гукасов прервал молчание и произнёс, ни к кому не обращаясь:
— У нас один выход — доказать, что этот дурак Горгулов — большевик.
Семенов от этих слов даже подпрыгнул, в воздухе ногами сделал балетное па.
— А ведь это блестящий ход! Великолепная мысль! Браво! — он зааплодировал.
Не знал Семенов, что эта же мысль пришла в тот день и другим людям, находившимся на совершенно иной социальной и жизненной ступени. В правительстве Франции состоялось совещание, в котором приняли участие премьер-министр Андрэ Тардье, министр юстиции Поль Рейно, префект полиции Кьяп и другие, вопрос стоял один: что делать с Горгуловым?
Высокое совещание пришло к выводу, который отменял все запланированные погромы: Горгулов в связи с русскими эмигрантскими кругами не состоит, он является агентом Коминтерна.
Семенов, узнав об этом, невольно порадовался за проницательного Гукасова, сумевшего разгадать мысли французских министров.
Более того — в Елисейском дворце появился бывший президент Франции Мильеран [36] , он приехал, чтобы отдать дань погибшему Думеру, и дал интервью сразу нескольким журналистам, в котором заявил, что знает точно: Горгулов — агент Коминтерна.
36
Мильеран (Millerand) Александр (1859-1943) — французский государственный и политический деятель, адвокат. В 1899 г. как министр торговли и промышленности вошёл в состав правительства (первый в истории случай участия социалиста в буржуазном правительстве — т. н. «казус Мильерана»). В 1904 г. исключён из Французской социалистической партии. 1909-1920 гг. занимал разные министерские посты, в 1920-1924 гг. — президент Франции.
Это утверждение Мильерана растиражировали все французские газеты. Однако особое ликование оно вызвало в редакции «Возрождения» — в костёр травли большевиков, которую вела эта газета, была подброшена не жиденькая охапка хвороста, а целое бревно.
Гукасов оживился, потёр руки.
— В последнее время газета наша приносила мне одни убытки, — сказал он, — надеюсь, что историю с Горгуловым мы раскрутим так, что газета будет приносить не убытки, а доход. — Призывно вскинув одну лохматую бровь, он скомандовал Семенову: — Срочно пошлите на квартиру к Мильерану корреспондента. Пусть он выведает всё, что знает этот старик.
Поехать к Мильерану пришлось Мите Глотову.
Поднимаясь на лифте к бывшему президенту, Глотов неожиданно вспомнил фразу, которую произнёс после ожесточённого спора с Семеновым поэт Ходасевич [37] : «Логика у этого человека железная, а точка отправления — дурацкая».
Большевиков Мильеран не любил, наверное, так же, как и шефы Мити Глотова Миллер, Гукасов и Семенов, выступал в печати с разными заявлениями — но и не больше. Доводить свои заявления до ума, чтобы планы воплотить в жизнь, у Мильерана не хватало пороха... Частично из-за тактических соображений, частично, как понимал Глотов, из-за лени.
37
Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-1939) — поэт, прозаик, критик, мемуарист. После революции служил в театрально-музыкальной секции Московского Совета, в ТЕО Наркомпроса, заведовал московским отделением издательства «Всемирная литература». В июне 1922 г. уехал в Ригу по командировке, подписанной А.В. Луначарским. С 1925 г. жил в Париже, был редактором литературного отдела газеты А.Ф. Керенского «Дни». С 1927 г. публиковал в газете «Возрождение» материалы о русской классике и современной литературе.
Мильеран оказался много старее, чем он выглядел на снимках, широко публикуемых в печати: сгорбленный, хотя ещё довольно крепкий, с жёсткими белыми волосами, торчащими на голове подобно большой щётке, с живым взглядом. Экс-президент встретил Митю в кабинете, куда того пригласил лакей, и первым задал гостю вопрос, ответ на который Митя и сам хотел услышать от хозяина:
— Скажите, а кто он такой, этот Горгулов?
Митя смущённо пожал плечами, объяснил, что Горгулов происходит из простой казачьей семьи, родился на Кубани, в столице Лабанской. Вот, собственно, и всё, что он о Горгулове знает. Пишет стихи. В эмигрантской среде никаким авторитетом не пользуется... Что ещё? В Праге окончил медицинский факультет, но как иностранец разрешения на практику не получил. Состоял в переписке с писателем Куприным. Создал крохотную Всероссийскую народную крестьянскую партию. Эмблема партии — две косы, сосна и череп. Себя Горгулов выспренно именовал «одиноким одичавшим скифом». Больше Мите о Горгулове не было известно, о чём он искренне сказал Мильерану.
— Родился, говорите, на Купани?
— Да, на Кубани.
— Купань, Купань, — пошевелил губами Мильеран, запоминая это слово. — А какое отношение Горгулов имеет к Коминтерну? — неожиданно спросил он.
— Этот вопрос редакция хотела бы задать вам, господин сенатор (Мильеран был сенатором, поэтому Митя его так и назвал), вы сказали, что Горгулов — агент Коминтерна, и мы хотели бы узнать об этом подробнее.
Мильеран густо, очень смачно захохотал. Видимо, этот сатанинский смех входил в набор атрибутов, которыми он пользовался в своей политической деятельности.
— Я просто повторил то, что было сообщено Министерством внутренних дел, и только, — отхохотавшись и откашлявшись в надушенный батистовый платок, сказал он. — Больше я ничего не знаю. Совершенно ничегошеньки.
— Немного, — сожалеюще вздохнул Митя. — Хотелось бы больше.
— Знаю ещё то, что при обыске у него нашли тетрадь, где на обложке было написано: «Доктор Павел Горгулов, глава русских фашистов, убивший президента Французской Республики».
— Это свидетельствует о том, что он замышлял убийство Думера давно.
— Министр внутренних дел ещё сказал мне, что на допросе Горгулов признался в том, что вначале собирался убить полпреда Довгалевского, но потом сменил цель — решил застрелить английского короля, затем вновь сменил цель, задумав убрать бедного Думера. А о Коминтерне у меня, молодой человек, действительно нет никаких сведений.
— А мы думали, что сумеем узнать от вас подробности.
— Никаких подробностей, как видите, нет.
Митя Глотов был аккредитован от редакции и на судебный процесс. Суд был обставлен со средневековой пышностью, особенно производили впечатление судьи в красных мантиях — люди с белыми от важности глазами и с торжественно онемевшими лицами, будто они вершили что-то историческое.