Северный свет
Шрифт:
– И как старый Сэм Данниган завернул бедняжку племянницу в одеяло, когда она умерла, и держал ее в леднике до весны, чтобы наконец похоронить, – подхватила Минни.
– И как Отис Арнольд застрелил человека, а потом утопился в озере Ника, лишь бы не сдаться шерифу, – сказал Уивер.
Я пожала плечами и продолжала разгребать листья.
– А что с «Гленмором»? – спросила Минни.
– Я не иду.
– А Нью-Йорк? Оттуда что-нибудь слышно? – спросил Уивер.
– Нет.
– Мисс Уилкокс получила какое-нибудь письмо? – наседал он.
– Нет.
Уивер тоже немного покопался
– Ответ придет, Мэтт. Я точно знаю. А пока что не переставай писать. Ничто не может помешать тебе, если ты этого по-настоящему хочешь.
– Легко тебе говорить, Уивер! – взорвалась я. – Твоя мама тебя не трогает. А будь у тебя три сестры, за которыми надо присматривать, и проклятая огромная ферма, где от рассвета до заката – проклятая бесконечная работа? Как тебе? Думаешь, ты продолжал бы писать рассказы?
Я почувствовала, как сжимается горло, и сглотнула два-три раза, чтобы протолкнуть ком. Я очень редко плачу. Папа скор на затрещины и терпеть не может нытья и слез.
Уивер поглядел мне прямо в глаза.
– Не работа мешает тебе, Мэтт. И не нехватка времени. Правда же? У тебя всегда было работы по горло, а времени в обрез. Обещание – вот что тебе мешает. Ей не следовало брать с тебя слово. Она не имела права этого требовать.
Минни умеет остановиться вовремя, но Уивер – никогда. Как овод, будет жужжать и кружить, высматривая уязвимое место, а потом укусит – очень больно.
– Она умирала. Ты бы для своей мамы сделал то же самое, – сказала я, глядя под ноги. Чувствовала, что слезы уже подступают, и не хотела, чтобы он их увидел.
– Бог забрал ее жизнь, а она забрала твою.
– Заткнись, Уивер! Ничегошеньки ты не понимаешь! – крикнула я, и слезы хлынули.
– Язык у тебя без костей, Уивер Смит! – возмутилась Минни. – Что ты наделал! Сейчас же извинись.
– Не за что извиняться. Я сказал правду.
– Мало ли что. Не всякую правду обязательно вслух говорить, – сказала Минни.
Воцарилось молчание, и некоторое время тишина прерывалась только шорохом падающего в корзину папоротника.
Несколько месяцев назад Уивер кое-что сделал – ради меня, как он утверждает, хотя мне казалось, что назло мне. Он подобрал мою тетрадь с сочинениями, которую я забросила за железнодорожные пути, в сторону леса, и отдал ее мисс Уилкокс.
В эту тетрадь я записывала свои рассказы и стихи. Показывала я их только трем людям: маме, Минни и Уиверу. Мама сказала, что от них ей плакать хочется, а Минни – что они ужасно хороши. Уивер же заявил, что они более чем хороши, и велел мне показать их мисс Пэрриш, которая преподавала у нас до мисс Уилкокс. Он сказал, она придумает, как ими распорядиться. Может быть, в журнал пошлет.
Я не хотела, он не отставал, и в итоге я послушалась, Не знаю, на что я надеялась. Наверное, на похвалу, самую маленькую. Чтобы меня чуточку приободрили. Но вышло совсем не так. Однажды после уроков мисс Пэрриш отвела меня в сторону. Она сказала, что прочитала рассказы и сочла их мрачными и угрюмыми. Сказала, что литература должна возвышать дух и такой молодой девушке, как я, следует обратить свой ум к более вдохновляющим и жизнерадостным темам, чем одинокие отшельники и мертвые дети.
– Оглядись по
Я и так оглядывалась по сторонам. Я видела все то, о чем она говорила, и многое другое. Видела, как медвежонок задирает морду под проливным весенним дождем. Видела серебро зимней луны, ослепительно горящей высоко в небе. Видела алую красу сахароносных кленов осенью и невыразимую тишину горного озера на рассвете. Все это я знала и любила. Но я видела и темную сторону. Трупы истощенных оленей зимой. Неистовую ярость метели. И мрак, что всегда таится под соснами – даже в самый ясный день.
– Я вовсе не хочу сказать, будто тебе не следует писать, милочка, – продолжала она, – только попробуй найти другие темы. Не столь отталкивающие. Например, пиши о весне. О весне можно написать очень много! О свежих зеленых листиках. О нежных фиалках. О том, как возвращается после зимы малиновка.
Я не ответила. Молча взяла свою тетрадь и ушла, слезы стыда жгли мне глаза. Уивер ждал меня за школой. Он спросил, что сказала мисс Пэрриш, но я не стала рассказывать. Молчала, пока мы не отошли на милю от города, и тогда зашвырнула тетрадь для сочинений в лес. Уивер побежал за ней. Я сказала ему, чтобы оставил лежать, где лежит. Так я решила – избавиться от нее. А Уивер ответил, раз я тетрадь выбросила, она больше не моя. Теперь она принадлежит ему, и он волен поступать с ней как вздумается.
И он, гад зловредный, оставил тетрадь у себя и ждал подходящего случая. Потом мать мисс Пэрриш заболела, и мисс Пэрриш уехала в Бунвилль за ней ухаживать, а школьный совет пригласил на ее место мисс Уилкокс, которая снимала жилье в «Лачуге Фостера» в Инлете. И тут Уивер отдал мисс Уилкокс мою тетрадь, даже словом об этом не обмолвившись. А она прочла и сказала, что у меня дар.
– Настоящий дар, Мэтти, – сказала она. – Редкий.
И с тех пор по милости этих двоих, Уивера Смита и мисс Уилкокс, я стала мечтать о том, о чем мне мечтать вовсе не положено, и то, что они называют словом «дар», кажется мне бременем.
– Мэтти, – нарушил молчание Уивер, не переставая бросать папоротник в корзину.
Я не ответила. Не потрудилась выпрямиться и посмотреть на него. Старалась не думать о том, что он мне наговорил.
– Мэтти, какое у тебя сегодня слово дня?
Я отмахнулась.
– Ну же, ответь!
– Тривиальный, – пробормотала я.
– Что оно значит?
– Уивер, она не хочет с тобой разговаривать. Никто не хочет с тобой разговаривать.
– Помолчи, Минни.
Он подошел ко мне, забрал мою корзину. Тут уж мне пришлось посмотреть на него. Я увидела, что взглядом он просит прощения, хотя никогда не попросит прощения словами.
– Что оно значит?
– Простой. Элементарный. Примитивный. Упрощенный, дурацкий, тупой.
– Составь предложение.
– Уиверу Смиту пора отказаться от тривиальных потуг изъясняться красноречиво и признать первенство Матильды Гоки в словесных дуэлях.
Уивер улыбнулся. Поставил на землю обе корзины.
– Ничья, – сказал он.