Северный Удел
Шрифт:
— Это вряд ли, — вслед за кровником я перескочил через лужу, — но вот после того, как отвезет нас, наверняка.
С горем пополам мы разминулись с бредущей в обратном направлении старухой. Затем, прижавшись к стене, пропустили пекаря с лотком сдобы. Пекарь был бородат и душист — поклонился, протиснулся, что-то извинительно бормоча.
От лотка пахнуло теплом.
Руку с пистолета я убрал только тогда, когда фигура хлебопека, оплыв, пропала из арки. Нет, не по себе мне. Страшновато. Это что же, всех на
Душа же отзывалась звоном… Или как там поэт писал?
Каменную мы прошли быстро, большей частью под сенью парковых деревьев. Парк тоже именовался Каменным. Где-то в центре его, собственно, и имелся скошенный лоб глыбы, которую по легенде не смог сковырнуть сам дедушка государя-императора. Уж больно оказалась велика.
Не просто камень, а Камень!
Много было праздных гуляк. Птичьими стайками кучковались девушки из пансиона — в одинаковых темных с белым лифом платьях с укороченным рукавом.
В неприметную аптеку Йожефа Чички я зашел один, отправив Майтуса прогуляться по Чудной за «Вестником Леверна и окрестностей».
Звякнул, оповещая о моем визите, дверной колокольчик. Скрипнула под каблуком доска ступеньки. Я спустился вниз, в едва угадываемое пространство.
Здесь не было газового освещения, а на свечах Йожеф Чичка экономил.
Шкафы со склянками. Занавесь. Низкая отгородка с перильцами. Вешалка. Темного дерева комод. Ростовое зеркало. Прилавок с весами и подсвечником.
За отгородкой, чуть ли не уткнувшись носом в раскрытую книгу, сосредоточенно таращился на буквы паренек лет двенадцати в школярском сюртучке. Кровь — простая, серая с синим. Огарок свечи золотил щеку и пальцы, лежащие на странице.
— Привет, — сказал я, подступая к прилавку.
— Здравствуйте, — отозвался паренек, не отрываясь от книги.
— А где аптекарь?
— Он просил, если кто явится, чтоб подождали.
— А он скоро?
— Скоро.
Я покивал.
— Он тебя что, в ученичество взял?
Паренек наконец поднял голову.
— Я его внук.
У него действительно оказались дедовы глаза и дедов же широкий нос. Я как-то и не думал, что у Йожефа есть семья. Вернее, никогда не слышал о семье от него.
— А что читаем?
— Историю.
Сказано было со вздохом.
— Не дается?
— Дается, — паренек взлохматил волосы. — Только нам в приходе по-другому говорили.
— Ну, в приходах по каноническим суннам читают.
— А что верно? — поднял на меня глаза паренек.
Я задумался.
— И то, и другое может быть. Мы же не жили в те времена. Так что сложно разобраться. Ты мне расскажи, а я, если что, поправлю.
Паренек посмотрел на меня, потом встал, по-школярски прижал ладони к бедрам:
— Мариуш Чичка. Как мы произошли.
Я поискал глазами стул и, не найдя,
— В начале люди были дикие. Совсем как звери. Они не знали ни огня, ни орудий всяких и жили стадами. Бродили то туда то сюда и охотились. Но как-то ночью, пятнадцать тысяч лет тому назад, на людей упал Бог.
— Или снизошла Благодать, — сказал я.
— А такое может быть, чтобы и Бог, и Благодать? — спросил мальчишка.
— На старом языке Бог и Благодать — это одно и то же. Я, честно говоря, никогда этим не интересовался. Но, знаешь, чтобы «Бог упал»… Сомнительно как-то для настоящего Бога, как думаешь?
Мариуш неуверенно пожал плечами.
— Эту ночь потом стали звать Ночью Падения. Потому что Бо… Благодать разделилась на семь частей, из которых и произошли семь великих фамилий. И кровь у них стала особенная, высокая, отличная от всех остальных.
— Алая с серо-стальным тоном, герб — дерево, — произнес я, — государи Тутарбины. Дальше знаешь?
— Алая с золотом, герб — волчья голова, Штольцы. Алая с синью, герб — полумесяц, Иващины. Алая с белым, герб — ящерица, Кольваро.
Я кивнул.
— Алая с медью, герб — монета, Поляковы-Имре. Изумрудно-алая, герб — меч, Ритольди. И черно-алая, герб…
Мальчишка замялся.
— Герб — косой крест, — подсказал я, — фамилия Гебриз.
— О, какие люди!
Йожеф Чичка выплыл из неприметного бокового проема, улыбаясь во весь свой щербатый рот. Блюдце со свечой в одной руке, травяной пучок — в другой.
Он был хром, но передвигался на удивление плавно, разве что чуть заваливая тело, когда ступал разбитой и криво сросшейся ногой. Подветренный борт, наветренный борт. Кар-рамба!
Мы обнялись.
С последней нашей встречи Йожеф изрядно погрузнел. Правда, сжал меня все с той же памятной силой.
— Юнга!
Я не остался в накладе.
— Господин корабельный лекарь!
Какое-то время мы пыхтели, упираясь друг в друга лбами. Чичка был раза в два меня старше, но туго приходилось как раз мне. И вряд ли только из-за руки.
Ах, как он крутил матросов на «Касатке»!
— Мариуш, — в охапке со мной повернулся к внуку Йожеф, — это Бастель Кольваро. Я тебе как-то рассказывал.
Мы наконец разлепились.
— Да мы с Мариушем уже познакомились, — сказал я, украдкой морщась. Вот ведь сдавил, осьминог морской.
— А я, видишь, — Йожеф достал спички, — кукую на берегу. Нога. Море теперь редко снится. Раньше-то да…
Он навинтил новую свечу на подсвечник.
Через мгновение прилавок осветился трепещущим желтым светом. В этом свете мне стало видно, что время хорошо поработало над бывшим корабельным лекарем — проредило волосы, прорезало складки на подбородке, выдавило из глаз лишнюю зелень, оставив мутноватый болотистый цвет.