Северный Удел
Шрифт:
— Стрельбу слышали? — спросил нас поручик.
— Стрельбу? — повернулся Терст. — Где?
— Далеко, за воротами.
— Странно.
Жандармы между тем придвинули к двери шкап.
— Пойдемте, — Штальброк подхватил подсвечник о пяти свечах. — Пора.
Мы зашагали, огибая сундуки, конторки и комоды. Поручик гасил лишние огни. Жандармы за нами закрывали створки.
Лестницы для прислуги так же, как и коридор, были загромождены мебелью. Со ступенек ближней торчали ножки поваленного серванта.
— Заложили все винтовые
— Там нет людей? — спросил Терст.
— Есть. Господин обер-полицмейстер сказал: только на первое время штурма, пока не разобьют двери первого этажа.
Я вспомнил, что тяжелые створки после нападения на отца там едва висели в петлях.
— Их хоть укрепили?
— Да, — вяло кивнул Штальброк. — Я сам еще… кровью…
— Э-э, батенька, — Терст развернул поручика лицом к себе, — вы, смотрю, с господином Кольваро одинаково работаете на износ. А как воевать будете?
Он пропустил вперед жандармов и достал «Анис».
— Зачем? — Штальброк поворотил нос от подсунутой бутылки.
— Два глотка, — Терст чуть ли не насильно принялся вливать живку в рот поручику. — Всего два. Ну? Давайте же… Вот и замечательно.
Он отнял бутылку и закупорил ее пробкой.
— Сладко, — сказал Штальброк, утерев губы ладонью.
Щеки его вдруг расцвели румянцем, в серых глазах появился блеск, а жилки вспыхнули, раскинувшись серо-зеленым кустом.
— Ах ты ж, благодать! — только и смог произнести он.
— Все-все. Наверх, — Терст хлопнул его по плечу, и поручик взлетел по ступенькам, будто и в самом деле сплел из крови крылья.
Полковник посмотрел на меня.
— Вы не увидели момент инициации, ведь так? Там, в склепе, вы комментировали вслух все, что происходило, но, может быть…
— Нет, — сказал я. — Я не успел.
— Жаль.
Центральные двери были заложены двумя диванами и подперты притащенными со двора бревнами. Переход в отцовскую половину и вовсе был завален тумбами и стульями, образовавшими кучу выше человеческого роста. Грозно топырились ножки. Посверкивал спицами в глубине кучи сломанный, растерзанный зонт.
Меня вдруг захлестнуло чувство совершенной ирреальности происходящего. Какая, к дэвам, осада? Здесь, в моем доме, в ста верстах от столицы… Бревна, доски, темнота первого этажа… Ну же, господин Терст, улыбнитесь, выдайте розыгрыш движением губы! Он затянулся, этот розыгрыш, мне страшно…
Но Терст был серьезен и угрюм.
Мы поднялись по парадной лестнице и уткнулись в опрокинутый набок бильярдный стол, поверх которого покачивались стволы пехотных винтовок.
— Ага, наконец-то, — поднялся с придвинутого стульчика Сагадеев. — Кто-нибудь внизу остался еще?
— Не видели, — сказал я.
— Что ж, будем считать, что все.
По знаку обер-полицмейстера стол сдвинули в сторону, мы протиснулись в широкий коридор, перетекающий в анфиладу просторных
— Майтуса вашего подняли, — сказал мне Сагадеев, — девицу эту противную тоже… Государь-император бодр и ждет боя.
— Где он? — спросил Терст.
— В бальном зале.
По пути мы здоровались с оставшимися фамилиями. Терентьевы. Жассо. Брандль. Кузовлев. Баховы. Прочие, не такие видные, но не бросившие в трудный час.
Разум мой примечал устройство обороны.
Опрокинутые столы — еще два бильярдных, зеленого сукна, остальные — обеденные. Выстроены «гребенкой». Повернуты в обе стороны, за каждым — по два, по три пехотинца. Грамотно. Простреливается вся анфилада и заложенные лестницы. Жандармы у окон. Защита из крови — на подоконниках. Кровь в проемах и на полу. И тонким, едва заметным крапом — на стенах. Хорошо. Чувствуется опытная рука.
Свечей и ламп много.
Кое у кого я заметил гранаты. Подсумки полны патронами. Бальный зал, похоже, послужит центром обороны, он без окон, с отдушинами, равноудален от центральной лестницы и подъема с торца крыла. Все на этаже сделано для того, чтобы помешать к нему пробиться. С другой стороны, и деться из него будет некуда. Капкан.
Но нас поймали в него раньше.
— Господа.
Сагадеев придержал створку, пропуская в зал меня и Терста.
Первое, что я увидел, был новый, на трехногой станине пулемет Ошкуркова. Скошенное рыльце его с черным зрачком ствола глядело мне прямо в грудь.
Неуютное чувство.
Одна дело шахар-газизы, другое — пятьсот выстрелов в минуту.
— Огюм! Бастель! — откуда-то сбоку, с ряда сдвинутых в кучу стульев вынырнул государь-император. — Вот теперь я спокоен. Вы здесь. Вы живы. У вас, я знаю, есть план.
Государь-император лучился жилками, как улицы на Ночь Падения.
Он заглянул в лицо мне, в лицо полковнику, ожидая подтверждения своей догадке. В его глазах, мне почудилось, мелко дрожала надежда.
От него веяло настоянным на живке напором. Он дышал жаром, лихорадочным, воодушевленным и вместе с тем опасливым жаром человека, смерть к которому подобралась очень близко. Тот же мундир жандармского офицера, правда, изрядно потрепанный, сапожки, кобура, фуражка. А еще государь-император был слегка небрит. Я не удивился, если бы от него припахивало вином или чем покрепче. Но нет, нет.
— План есть, — сказал Терст.
Нас покачивало от идущей от государя-императора силы.
— Какой?
Мы присели за стол.
Я огляделся. Стулья. Свечи. Две пустых койки. На возвышении для оркестра один угол был задрапирован гардинами, другой отгорожен ткаными ширмами. Там же стоял еще один стол, широкий, поблескивающий серебром тарелок и бутылочным стеклом.
— А кто там? — показал на возвышение Терст.
— Женщины, — сказал Сагадеев. — Матушка Бастеля, сестра. Еще, кажется, две, что не уехали. Их просто некуда… В другом углу — шпионка.