Северный ветер
Шрифт:
— Чё стало?
— Не пойму как, но оба из вагона выпали. Вангол его пером резанул и толкнул, да, видно, зацепил немец его, и оба под откос…
— Значит, судьба такая.
Филин глянул на Глебушку, плюнул с досады и грязно выругался, помянув и судьбу-злодейку, и войну, и еще что-то, чего его подручный не расслышал из-за скрежета тормозов. Поезд останавливался на стрелке для пропуска встречного.
«Эх, знать бы…» — подумал Филин, а вслух сказал:
— Да, видно, и впрямь — судьба.
Долговязый и худощавый гауптман Фридрих Кранке, который командовал колонной русских военнопленных, считал, что ему очень повезло. В отличие от многих офицеров вермахта он совсем не рвался в передовые части победоносной германской армии, с легкостью громившей советские войска. Русские не были готовы к войне, и воевать с ними ему было просто неинтересно. Эта неготовность была видна с первых минут войны во всем. Кранке смеялся до слез, когда рано утром 22 июня он вошел в один из домов на окраине белорусского городка и увидел, как русский офицер, пьяный, встал с дивана в одних подштанниках и отдал ему честь, вероятно пытаясь что-то доложить. О том, что началась война, он явно не знал, хотя рядом горели и рушились дома, попавшие под бомбовый удар. Потом было много всего, вызывавшего у Фридриха только чувство брезгливости. Безволие и тупость советских командиров, заставлявших умирать своих солдат, обороняя уже никому не нужные, утратившие какую-либо стратегическую ценность позиции. Русских били просто, раз за разом применяя один и тот же маневр — удар во фланг или стык, прорыв, обход и окружение. Потом они либо умирали от пуль и осколков в бессмысленном и фанатичном сопротивлении, либо, что было значительно чаще, поднимали руки и сдавались. К концу второй недели не прекращавшегося ни на один день наступления в тылу их полка было сосредоточено русских пленных солдат и офицеров значительно больше, чем численный состав наступавших на данном участке фронта войск. Больше в несколько раз, и с этим нужно было что-то делать.
Гауптман Кранке не знал бы об этой проблеме, если бы его родной брат не служил в штабе дивизии. Брат и определил его в сопровождение колонн пленных в места их концентрационного содержания, сняв с должности в полевом моторизированном полку.
Фридрих Кранке был очень начитанным и образованным немцем. Даже среди офицеров мало кто мог читать наизусть Гете, Шиллера. А он мог. Его богатое воображение в сочетании с изумительной памятью всегда выделяло его среди равных. Он пользовался этим, особенно когда покорял сердца женщин. В этом он был специалист высочайшего класса. Он привык к лидирующему положению в своем пусть не слишком большом кругу, и теперь, когда он был призван отдать долг великому фюреру, когда он, надев серую шинель и взяв в руки парабеллум, стал таким же, как все, это его совсем не устраивало. Он был разочарован и искал возможность изменить это положение.
И это произошло, его брат помог этому свершиться. Он стал главным, стал вершителем судеб тысяч людей, идущих этой нескончаемой колонной. Для него открылись новые возможности, он мог удовлетворять все свои самые фантастические желания. Его изобретательность просто не знала границ. Будучи человеком, по его собственному глубочайшему убеждению, добрым, он не желал гибели людей, но это не относилось к этим бредущим, как стадо, безликим серым существам. Это были уже не люди, они были не совсем люди и раньше. Теперь же они были не люди, по мнению Кранке, по трем причинам: первая — они не были представителями высшей арийской расы, во-вторых — за кусок хлеба они предавали своих командиров, в-третьих — они вели себя как животные, как рабы, трясущиеся за свою никчемную жизнь. Ничего, кроме презрения, он к ним не испытывал. Ненависти просто не было, они ничего плохого ему не сделали, да и не могли сделать. Там, на фронте, они были плохими солдатами, здесь, в плену, они вообще стали ничем. Среди этой массы редко, очень редко, он видел осмысленные взгляды, и тогда, по его приказу, этих пленных приводили к нему. Он не знал русского языка и пользовался услугами переводчика, его беседы с пленными обычно заканчивались расстрелом. Иногда пленных возвращали в колонну, но это случалось редко, поскольку в данном случае в той дуэли, которую устраивал Кранке, должен был победить пленный. Причем единственным судьей этого соревнования был сам Кранке. Только переводчик был свидетелем его побед или, очень редко, поражений. Им был фольксдойче из Риги ефрейтор Пауль Рунге, проверенный и преданный гауптману Кранке человек. Рунге целиком и полностью разделял взгляды своего начальника и, естественно, присутствуя на этих «беседах», вел себя соответственно.
Недалеко от населенного пункта Карповка в его колонну пришлось принять небольшую группу пленных, сорок восемь человек, среди них было два офицера и девушка, медсестра. Один из офицеров был ранен, его несли на носилках солдаты. Офицер сопровождения доложил, что они были взяты в плен в бою, вероятно, пытались выйти из окружения. Раненый офицер старший лейтенант Плешков имеет удостоверение сотрудника особого отдела, поэтому должен быть доставлен в госпиталь и передан в абвергруппу при штабе дивизии. Остальные — на его попечение. Кранке прошелся к колонне пленных, чтобы увидеть лично раненого особиста. Тот лежал без сознания на носилках. Врач, осмотрев его, дал заключение: рана не смертельна, пленный спит под действием наркотического препарата, введенного внутривенно.
— Вот и хорошо. Отправьте его с сопровождением санитарной машиной в госпиталь и заодно сообщите в штаб дивизии. Остальных в общую колонну, впрочем, там есть медсестра, женщина, ее доставить ко мне, — отдал необходимые распоряжения Кранке и, сев в машину, поехал вдоль идущей на запад длинной колонны.
«Уже более десяти тысяч человек, в охранении колонны батальон солдат, то есть они идут практически без охраны», — думал Кранке.
— Да, это полное поражение, поражение духа, — сказал он Паулю Рунге, сидевшему сзади.
— Да, герр гауптман, они не способны на сопротивление. Из колонны ни одной попытки побега за трое суток.
— Им бежать некуда, к своим — расстрел, в лесах с голоду подохнут, вот и идут, жить хотят.
— Видимо, из чувства страха. Из чувства животного страха, герр гауптман. Человеческие чувства у них отсутствуют.
Кранке понимающе улыбнулся своему переводчику. Догнав свой штаб на колесах — большой грузовик был оборудован под штаб, — Кранке дал указание не беспокоить его до ужина.
— Рунге, приведут русскую медсестру, сопроводите ее ко мне.
— Так точно, герр гауптман.
Рунге не раз выполнял подобные поручения начальника и поэтому поспешил к хозблоку, он знал, у капитана на исходе коньяк. Позаботиться о приличном ужине шефу тоже не помешает.
Место для фильтрационного лагеря было выбрано удачно — большое поле на берегу реки недалеко от дороги. Огородив его столбами с колючей проволокой и поставив вышки по периметру, Кранке посчитал эти приготовления вполне достаточными. Не строить же пленным казармы?!
Лейтенант Афанасьев шел с трудом, пересиливая боль; вывихнутая ступня распухла и ныла при каждом шаге. Он шел, забываясь от боли, только когда в сотый, в тысячный раз проигрывал у себя в голове то страшное утро, когда он вывел свой батальон прямо на вражеские пулеметы. Все развивалось по плану. Они прошли лес, все три роты, залегли перед полем, разведчики просочились через него и уперлись в дорогу. Уже светало.
— Все в порядке, чисто! — отсигналил кто-то из них, и он дал команду «Вперед!».
Триста — четыреста метров по полю до дороги, там, сразу за дорогой, лес, и они не прошли это поле. Не смогли. Когда больше половины его осталось за спиной, на дорогу из-за поворота выехало несколько мотоциклов с колясками и два бронетранспортера. Они сразу открыли шквальный огонь из пулеметов. Следом из грузовиков солдаты поливали из автоматов… Люди гибли, не успев даже выстрелить по врагу, да и стрелять многим было уже нечем.
Он был в голове колонны с первой ротой, выхватив наган, бросился вперед… Что он еще мог в те секунды… Все смешалось в его голове; оглянувшись, он увидел, как его бойцы, отстреливаясь, отходят назад, но их косят пулеметные очереди. Увидел, как кто-то, бросив винтовки, поднял руки и ложится на землю. Он что-то закричал им и упал от удара в спину. Кто его сбил с ног, он не видел, но сам встать не смог. Ступня оказалась вывернутой. Он выронил при падении свой пистолет и не мог стрелять в окружавших его немцев. Не мог и застрелиться. Он затаился в надежде, что его не заметят.