Северный ветер
Шрифт:
— Значит, сам по себе? Интересно. А что ж тебя с Живоглотом свело?
— Личное. — Вангол сделал паузу, коротко, как бы испытующе, взглянул в глаза Филина. — Он мою жену зарезал.
— Ого? — удивился Филин, он не мог не поверить Ванголу, в его взгляде он увидел правду. — Ничё не пойму, ты ж сказал, что тащил его, раненого, что менты вас зацепили.
— Это его менты пасли и ранили, а я его пас, от ментов увел, да поквитаться не успел. Не от моей руки, падлюка, сдох.
Лысый поставил перед Ванголом кружку дымящего кипятка и початую пачку чая:
— Вари.
Седоватый кивнул лысому, тот присел на табурет, положив на стол крепкие, украшенные наколками руки.
— А насчет Живоглота байки давно ходят, что в бегах он, в Москве братве объявился, помощи просил дело важное провернуть. Людей дали — он и пропал с людьми. На войну списали пока, разбора не было. Так говоришь — закопал ты его?
— Закопал, только могилки не покажу, нету ее.
— Чего так?
— Он мою жену сжег, сука…
Филин не стал больше расспрашивать. Он читал по лицам и всегда мгновенно вычислял ложь. Вангол это видел, и потому его ответы были максимально правдивы.
Вангол сыпанул заварки в кипяток и прикрыл кружку миской.
— Лады, Вангол, располагайся, нас не шмонают, докель везут, доедешь, а там смотри, ты ж сам по себе! Где мешок бросить, Глебушка покажет.
Вангол тем временем подозвал парня с выбитой им рукой и одним быстрым движением избавил того от боли, поставив сустав на место.
— Ишь ты, ловко, — одобрительно улыбнулся Филин.
— Ты чё, лекарь? — спросил молчаливый Глебушка.
— Не, костоправ. Так что, ежели у кого спина иль вывих какой, помогу, — ответил Вангол, улыбнувшись зэкам.
— Ну и ладно, все на месте? — Филин еще не закончил фразу, а поезд уже, дернув всем своим железом, по-тихому тронулся.
— Все… — ответил Глебушка, не поворачивая лысой бугристой головы.
Длинный гудок паровоза заглушил его слова.
Устроился Вангол в углу, на третьем ярусе нар, на набитом свежей соломой тюфяке. Он залег там и спокойно уснул, намереваясь проспать максимальное количество времени. Так было надо, и ему и делу.
Поезд стучал и стучал по стыкам колесными парами, унося людей туда, где была война…
— Глебушка, поди глянь, почти сутки как лег, даже по нужде не вставал. Может, чё с ним стало?
— Да нет, я глядел уж, похрапыват, видно, намаялся по тайге. Филин, я тут на стоянке знакомую рожу видел.
— Кого?
— Вертухая старшего с Могочинской пересылки. Глазам не поверил, ближе сунулся — точно, он. В состав наш подсел, с ним еще мент какой-то молодой, рука на перевязи.
— И что?
— С начальником эшелона они о чем-то терли. Не разобрал, но пару слов услышал. Ищут кого-то. Не нашего ли попутчика? На следующей стоянке могут шухер поднять, если шмонать будут, не спрячем.
— Иди подними его. Надо упредить.
— Братва, пожрать чё есть? — спросил Вангол, появившись среди зэков.
— Найдется пайка, — ответил Филин, кивнув Ванголу. — Присаживайся, разговор есть.
— Про что говорить будем?
— Про тебя…
— Я все сказал, больше нечего.
— Не бузи, бери ешь да слушай.
Вангол взял хлеб, кусок сала и, откусив, стал жадно жевать. При этом он не сводил глаз с Филина.
— Ищут тебя, кажись, браток, вертухаи. На следующей стоянке могут взять, что делать будешь?
— Откуда известно, что ищут?
— О тебе у хозяина люди разговор слышали.
Вангол проглотил прожеванное, отложил хлеб с салом.
— Хреново. Когда следующая остановка?
— Никто не знает, может, через час, а может, через пяток минут.
— Прыгать придется. — Вангол встал и взял в руку свой мешок.
Филин прошел вместе с Ванголом до двери теплушки. В щель неплотно задвинутой двери врывался упругий ветер.
— Погодь, тут мысль есть одна. В вагоне по списку семьдесят две души, ты семьдесят третий. Значится, ты как бы лишний, но мы так не думаем, думаем, у нас другой лишний, он и прыгнет вместо тебя. Шею свернет — не жалко, он и так живет взаймы, давно проигран, ради пайки держим. Самое главное — немец он, представляешь, Вангол?! Немец натуральный, а нашим прикидывался! Мы его вычислили, не гэпэушники, а мы! В лагерях он мозги всем запудрил, а тут мы его раскололи.
— И что?
— Не сдавать же его легавым. Пусть прыгает, выживет — выживет, разобьется, так и так подыхать. А ты с нами, щас тебе шевелюру-то снимут в три минуты, одежку подберем, и будешь как все.
— И что, в окопы, вшей кормить?
— Не, у нас другие планы. Прикроем тебя и вместе до Волги-матушки, а там на первой же станции вертухаев на перо — и гуляй братва.
— Ты что, Филин, с перьем на винтари пойдешь?
— У нас кое-что посерьезнее есть, — снизил голос вор. — Так как?
— А можно, Филин, я этого немца сам приголублю? Он ведь прыгать-то не захочет. Я его кольну и сброшу. Меньше чужих глаз это видеть будет, — перевел разговор с этой темы Вангол.
— Как хошь, дверь я тебе открою, уже темнеет. Глебушка притащит немца и отдаст тебе. Будь здесь.
Филин нырнул в темноту вагона и через какое-то время вернулся с подручным, который за шиворот приволок почти не подававшего признаков жизни абсолютно лысого худого человека. Вангол перехватил его у Глебушки и, когда тот ушел, кивнул Филину: «Отворяй».
Филин потянул проволоку, снимавшую запор снаружи, и, рванув на себя, откатил двери. Черный грохочущий проем раскрылся. Вангол сделал движение рукой, с блеснувшим в ней ножом, и вытолкнул уже было немца, но вдруг, будто зацепившись за него, тоже вывалился в проем. Все произошло мгновенно.
— Твою мать! — только и сумел выговорить от неожиданности Филин.
Он высунулся из вагона, но увидеть что-либо было невозможно. Летящая мимо пугающе жуткая темнота вжала его в вагон.
— Твою мать… — повторил он и с лязгом задвинул дверь.