Северный ветер
Шрифт:
— Товарищ командир, тут пополнение у нас. Трое из второй роты и минометчик, правда, раненый. Но миномет цел, и семь мин имеется, так что у нас теперь артиллерия своя.
— Где они?
— А я всех спать уложил, вы же приказали всем отдыхать.
— Хорошо, пусть спят, а минометчика покажь, может, не спит, поговорить с ним надо.
— Прокопьев моя фамилия, рядовой Прокопьев, подносчик расчета минометного отделения. Кулаков, лейтенант, командир отделения, там раненый…
— Умер он, твой командир, похоронили мы его.
— Как умер?! Я ж его вынес, сначала его, а потом миномет.
— Умер он, говорю тебе, истек кровью. Нашли мы их, лейтенант уж готов был, рука у него оторвана была, так, на коже болталась. Похоронили там же. Вот планшет его, там карта есть. А карта нам сейчас очень… Скажи, как тебя по имени-то.
— Иван. Мужики, вы меня не бросите?
— Меня тоже Иван, тезка, значит. Так вот, тезка, не бросим, кто ж гадов из миномета бить будет? Вот раны подживут — и воюй. Эй, Махоньков! Носилки надо делать, поднимай народ, уходить надо, немец может лес прочесать. Я пока с картой покумекаю.
— Есть, товарищ командир.
— Скажи мне, тезка, как здесь оказался?
— Прошлой ночью батальон получил приказ на отход, ну и пошли, а у реки, у моста, уже фашисты. С ходу пошли в атаку, а там пулеметы, танкетки… Залегли, окопались, как могли, а чуть рассвело — немец ударил. Танками давил, гад, ну, кто куда, я командира раненого дотащил до леса, а сам за минометом вернулся, тут меня и зацепило, но ничё, дотащил. Я смогу сам идти, товарищ командир.
— Сможешь, пойдешь, лежи пока.
— Товарищ командир, немцы! — взволнованно прошептал Махоньков, прямо в ухо Волохову.
— Где?
— От дороги разворачиваются до двухсот автоматчиков. Феклин с поста прибежал упредить.
— Пойдем глянем, чё они замышляют.
— Есть! — козырнул Махоньков и, ободряюще подмигнув раненому минометчику, пошел следом за Волоховым.
Дорога была забита колоннами наших пленных, на обочине стояло несколько грузовиков. Из них выдавали лопаты группе наших солдат; автоматчики, встав по периметру, наблюдали. Волохов видел, как солдаты начали копать рядом с дорогой яму, других заставили таскать трупы убитых с поля, где ночью полегла их рота. Гортанные крики немецких солдат долетали до опушки.
— Эх, вдарить бы! Сколь наших-то, а охраны почти нет, только эти…
— Вдарим, Махоньков, не раз вдарим, токо не сейчас, пущай хоронят. Пошли. Феклин! Наблюдай пока, смены тебе не будет, через полчаса уходим, догоняй.
— Есть.
«Значит, приказ на отход был, только до нас не дошел». Волохов открыл липкий от крови планшет убитого лейтенанта, там была километровка. В ней аккуратно, толковый парень был, отметил Волохов, отмечены позиции батальона и, главное, направление и новое место дислокации — западная окраина селения Карловка. Но они туда не дошли, мост у немцев, кто там сейчас, одному Богу известно, не хотелось идти вслепую.
— Товарищ командир, тут вот боец Седых, говорит, с этих мест.
— Откель будешь?
— С Рудни, тут недалече, верст тридцать.
— Совсем рядом… А здесь бывал? Деревню такую, Карловка, знаешь?
— Не, такой не знаю, тут рядом деревня Карповка есть.
— Тю ты, а я ее Карловкой прочитал. Так что? Бывал здесь?
— Бывал не раз. Сестра здесь живет. Я с мужем ее, Федором, рыбалил на речке, так что места эти знаю, товарищ командир.
— Покажи на карте.
— Ну вот Карповка, вот речка, дорога на Рудню, я здесь и пехом хаживал.
— Хорошо, незаметно пройти надо, проскользнуть по этим перелескам. Дальше-то леса?
— Дальше-то леса, леса да сплошные болота, гиблые места, глухие. Мы там прошлый год ягоду брали. До них верст двенадцать — пятнадцать.
Седых поскреб рукой щетину на подбородке.
— Пройдем, там овраги, по ним пройдем, и через речку брод есть, только подход к нему открытый, днем, если немцы там, на мосту, — заметят, а ночью пройдем. В Карповку надо бы зайти, подхарчиться у сестры, она у меня запасливая, ежели, конечно, все там ладно…
— Хорошо, Седых, выводи к броду, посмотрим…
Лучше бы и не смотрели, думал потом Волохов. Небольшая речка, с болотистыми берегами, изгибаясь меж выступами чахлого леса, была забита вздувшимися телами людей. Военных и гражданских, взрослых и детей, мужчин и женщин. У брода, куда они вышли, сплошной вал тел запрудил реку, и она встала, разлившись и подступив к самому лесу. Тяжелый смрад, казалось, сгустил воздух, вязким туманом он стелился над водой, не давал дышать. Тучи черных мух гудели над телами. Вода была мутной, какой-то масляно-мертвой, и входить в нее было просто страшно.
— Мать твою, что делается! — схватившись за голову, выругался кто-то из бойцов.
Волохов огляделся. Мост, остов которого виднелся в сотне метров вверх по течению, был разрушен.
— Махоньков, Седых, сходите к мосту, разведайте, что там. Можно по нему перейти аль нет? Если немцы — тихо вертайтесь. Мы здеся как на ладони.
Мелкий перелесок, подходивший к берегу, насквозь просматривался, потому все лежали уткнувшись в сырой мох. Дышали через него, все не так тошно было. Очень хотелось пить, но никто не решился взять воды из этой речки.
— Нет никого у моста, но и прохода нет, пролет взорван. Мы тут посмотрели — из досок да бревен плот можно связать, вона их сколь с моста притащило, чуть выше течением залом стоит.
Дотемна переправились, никто не помешал.
Вроде как и войны нет, с десяток километров от дороги — и нет никого, ни наших, ни фашистов. «Видно, торопится немец, торопится, на Смоленск прет… эдак и до Москвы уже недалече…» — думал Волохов, шагая вслед за Седых.
— Седых, сколь до Смоленска отсюда?