Северный ветер
Шрифт:
Оглядев Мейера со всех сторон и потоптавшись в передней, они наконец ведут его в комнаты. Никто не спрашивает, как он освободился и добрался сюда. Конечно, одежда и весь его вид достаточно красноречиво говорят о том, как он вырвался на волю. Все-таки их равнодушие к его судьбе глубоко задевает Мейера. Недовольный, он, как был весь в снегу, усаживается в купленное им самим когда-то мягкое кресло, и грязные лужицы растекаются по добела выскобленному полу.
— Почему… Почему ты так поздно?.. — наконец выдавливает из себя Ян.
Вопрос настолько глуп, что Мейер, несмотря на все свои несчастья, не в силах сдержать улыбки. Нет нужды отвечать.
— Лучше подумайте, куда меня поместить, — раздраженно говорит
Мария все еще дрожит и кутается в шаль, хотя в комнате натоплено.
— Значит, ты хочешь у нас… Но как же мама одна… Она ведь и так измучилась.
— Ты воображаешь, что у мамы меня надолго оставили бы в покое?
— А у нас? Думаешь, не станут искать? Завтра, а может быть, даже этой ночью придут.
— У нас… Мы, конечно, рады — об этом и говорить нечего! Но где мы тебя спрячем? У нас, поверь, нет ни одного укромного угла.
— Глупости говоришь! — сердито перебивает ее Ян. Все время он прислушивается к чему-то. — Да разве они не найдут и в самом укромном месте? С будущей недели начнутся занятия. От учеников ничего не скроешь. У нас ведь так: если мне сегодня принесут котенка, завтра об этом будет знать вся волость.
— Может быть, мы его в хлеву устроим или в старой баньке за оврагом… Там нелегко найти. Но теперь холода — ты будешь мерзнуть, — жалостливо лепечет Мария.
— Кроме того… — Голос Яна звучит настойчивей. — Кроме того — я сам революционер. Я всегда был на стороне народа…
Он решает выказать свою непреклонность до конца. Но не успевает. Мейер грубо обрывает его:
— Ты не революционер и не контрреволюционер. Ты рифмоплет, ни то ни се. На стороне народа! Да ты всегда дрожал за свою шкуру. Только за нее. Все твои словеса ерунда. Трус ты и притворщик. У любой крестьянской бабы больше смелости, чем у тебя.
С каждым словом Мейер все больше распаляется. В неудержимом гневе мечется по комнате, со злостью размазывает грязные следы на полу.
— Я тебя из навоза вытащил. Кем бы ты был без меня? Что здесь твое? Книжная полка, которой ты так гордишься? Кресло, на котором вы мне присесть и отдохнуть не даете? Рубашка на тебе и та на мои деньги куплена. Вот какой благодарности дождался я от вас. Мерзавцы… — Он идет к двери.
Ян теряется. Оставить его он боится. И отпустить так тоже непристойно, бесчеловечно. В голове у него все перепуталось, он никак не сообразит, что ж ему делать. Нет, так отпускать нельзя. Нельзя!
Он нагоняет тестя и хватает его за рукав.
— Оставайся, погрейся… Подумаем вместе, как поступить. Мария, вели согреть чай!
Мейер брезгливо отдергивает руку.
— Пейте свой чай сами…
Он с такой силой захлопывает дверь, что весь дом содрогается.
Зимняя стужа вновь принимает его в свои неласковые объятия. Мороз пробирает до костей, и его сильно знобит.
Перед ним открытое поле, ветер вздымает снежные вихри. Ни дороги, ни канавы, ни куста — ничего не видать. Кругом черная, непроглядная ночь. Куда деваться?.. Мейер застегивает легкий пиджачок, поднимает воротник, засовывает руки в карманы и грузными шагами уходит в ночь. Волость он знает как свои пять пальцев и не заблудится. Идет в Личи, к старому Робежниеку.
5
Усадьба Гайлены стала центром событий всей волости и даже округи. Сначала новый председатель исполнительного комитета уходил в волостное правление или в «дом общества» [12] , но теперь и выйти из дому нельзя. Не успеет утром проснуться, как его уже дожидаются. Приходят члены комитета на заседания или так поговорить, получить совет. Приходит всякий народ из своей волости и издалека.
Одних
12
…уходил в волостное правление или в «дом общества». — Во многих волостях и поселках культурные и сельскохозяйственные организации и общества строили дома, в которых устраивали театральные постановки, выступления самодеятельности и т. п.
Там имелись зрительный зал, библиотека, читались лекции, устраивались собрания членов обществ. Эти дома в народе просто назывались «домами общества» и являлись своего рода домами культуры или клубами.
Еще только светает, а в доме Гайлена уже полно народу. Некоторые здесь ночевали. Сонные, измученные, они, кряхтя, одеваются. Гайлен наскоро набрасывает пиджак. Не успевает начать разговор с одним, как вокруг уже толпятся, вмешиваются, оспаривают, дают советы. Гайлен охрип, и, хотя в комнате прохладно, он то и дело вытирает пот с лица.
Дверь в соседнюю комнатку открыта. Мартынь только что вернулся. Сидя за столом в пальто и шляпе, он жадно отхлебывает из стакана горячий чай. Зельма стоит рядом и, нервно барабаня по столу пальцами, разговаривает с Вирснисом и Лиепинем. Вид у них усталый и раздраженный. Безусловно сказались бессонные ночи, вечная суета, нескончаемые тревожные слухи.
— Приближается… — упрямо твердит Лиепинь свое. — Бюрократия не уничтожена, только временно прижата к стене, она начинает приходить в себя и собирать силы. По России рыщут карательные экспедиции. [13] И нас это не минует.
— Не минует! — соглашается Вирснис. — Каратели уже в Гулбене, в Мадоне и Калснаве [14] … Какой сегодня день — понедельник? Ручаюсь, что к рождеству они будут тут. Бюрократия собирается нам отомстить.
13
По России рыщут карательные экспедиции. И нас это не минует. — Во второй половине декабря 1905 года царским самодержавием было послано в Латвию несколько карательных экспедиций.
14
Гулбене, Мадона, Калснава — населенные пункты к северо-востоку от Скривери.
— Вернее сказать: буржуазия, — устало произносит Мартынь.
— Буржуазия подняла голову, а бюрократия — только оружие в ее руках.
— Контрреволюционная буржуазия, — добавляет Лиепинь. — Революционная часть буржуазии остается верна рабочему классу и его идеалам.
— Буржуазия верна идеалам рабочего класса!.. — грустно усмехается Зельма и смотрит на Мартыня.
— Прошли те времена, когда буржуазия была революционной, — сердито говорит Мартынь. Он берет со стола бутерброд, но тут же кладет его обратно. — Прочтите первую страницу истории общественного развития.