Северус Снейп и Отвратное зелье
Шрифт:
— Уеду.
— Пришли мне свою саламандру, хорошо?
— Хорошо. Конечно, пришлю.
— Я тебя найду… когда у нас кончится это все… эти неприятности.
Я зажмурилась изо всех сил, стараясь дышать ровнее. В горле стоял комок.
Оказывается, когда сидишь в обнимку и разговариваешь шепотом, можно рассказать все, что угодно. Даже то, что в полный голос никогда не скажешь.
О чем он мне говорил… — Нет. Ни о чем. Наша национальная особенность: мы способны нечаянно растрепать всему свету любые интимные тайны, свои и чужие, — но только не то, что представляет реальную опасность для жизни. Выучка у нас была хорошая, у всего народа, и у колдунов, и у нормальных. Ни о чем он мне не говорил, начальники. Точка.
Ну вот еще разве, когда острые языки пламени стали таять у меня между ресниц, и Маруська заплясала среди них, превращаясь то в Цветанку, то в рыжую Джиневру с Гриффиндора…
— Расскажи мне сказку, — сонно попросила я.
— Какую сказку?!
— Страшную. Из жизни. Мне бабушка всегда рассказывала. Про войну, как она маленькая была. Про лагеря. Как она в лесу жила… как с дедом встретилась…
— Могу вообразить. Хорошенькое у вас представление о сказках. Хотя… почему нет? Слушай. Страшную расскажу, еще какую страшную. Когда-то, давным-давно, жил в Англии молодой волшебник. Был он очень умный от природы, но порядочный дурак…
Представления не имею, как я умудрилась заснуть под его сказочку. Снилась мне всякая чушь: террорист Вольдеморт — в Кощеевой короне, но молодой и красивый, вспышки зеленого огня, беззвучно кричащие люди… кто-то (во сне я знаю, кто это) лежит ничком на земле… И ужасно, до ломоты в костях, болела левая рука. Наверное, браслет надавил.
Проснулась я в той же больничной палате. На заправленной койке поверх одеяла, вполне одетая, только без кроссовок, и укрытая одеялом с соседней койки. Рядом никого. Дрова в камине сгорели, и Маруська перебралась ко мне, оставив на полу серую дорожку золы.
Коса была по-прежнему заколота на затылке. Я коснулась ее пальцами, очень удивилась, долго соображала, как это расстегивается. Наконец сообразила. Заколка была не моя. Никаких маггловских защелок с пружинкой. Серебристое полированное дерево с тончайшей резьбой: красивая змея неизвестного мне вида, свитая семью петлями, и через две крайние петли вместо шпильки продета английская волшебная палочка в пядь длиной.
Спасибо, сэр, — сказала я мысленно. Поблагодарить его вслух мне так и не пришлось.
Во время завтрака он не обратил на меня внимания. То ли кивнул, то ли просто тряхнул волосами, отворачиваясь. Ребята изощрялись в остроумии: дуэль у нас была в лесу или любовь, или сначала дуэль, а потом любовь, что себе позволял Ужас Подземелий, как он воспользовался выгодным положением пассажира ступы, да что я получила от него помимо «В» по зельям и слизеринской заколки, да что он носит под мантией… Дети малые. Я научила их нескольким русским идиомам. Юджину с Огастусом больше всего понравилось «poshel v jopu».
Знакомые студенты и преподаватели (кроме одного) проводили меня, попрощались очень сердечно. Мадам Помфри поцеловала в щеку, профессор Спраут насовала в мою сумку пакетиков с семенами — бабушка потом с ней долго переписывалась в порядке обмена опытом. Дамблдор лично наложил на Ублюдечко чары невидимости. Из Хогвартса я улетела через час после завтрака, не дожидаясь лондонского поезда.
Эпилог
Больше в Англии ничего интересного не произошло — кроме, может быть, концерта «Виэд Систерз», который хотя бы ненадолго примирил меня с кошмарной действительностью. Как только министерский визовый портал вернул меня в Москву, я подала свое резюме в ЦМИ — Невструевский центр магических исследований, что под Мурманском. Мой нынешний босс, в прошлом инквизитор, вообще-то не любит женщин в лаборатории. Но им была нужна травница, а мои FOWL дядю Кристо добили: меня приняли. Здесь, в Соловце, здорово, только холодно и к бабушке летать далеко. Отвратное зелье я бросила принимать, как и собиралась. Впрочем, разницы пока не ощущаю.
Хогвартский сертификат я еще в Москве отдала в багетную мастерскую. Вставила в рамочку и здесь, на рабочем месте, повесила на стену. Наши сотрудники думают, что я подхватила в Англии легкую форму мании величия. А мне просто нравится видеть под длинной каллиграфической строчкой инициалов Дамблдора и похожим на лилию росчерком Спраут двойное готическое S — до смешного помпезное, как будто срисованное с герба Гадюшника. Оторваться от пергамента или компьютера, найти глазами эти буквы — и посидеть с полминуты, глупо улыбаясь.
Такое же двойное S — не каждый день, далеко не каждый, в месяц раза два — вспыхивает в моей печке, когда Маруська приносит почту. Но огненные письма не хранятся. И хорошо, что не хранятся.
Пишем мы друг другу всякую милую чушь: про погоду и музыку, про опыты и публикации, он про учеников, я — про коллег. Тетку Амбридж выперли из Хогвартса (насколько я поняла, к общей радости), и мой хороший знакомый занял, как и мечтал много лет, должность профессора ЗОТИ. Вот же упорные бывают люди!
Про то самое — о чем он мне не говорил — мы оба в письмах даже не заикаемся. Он не пишет, и я не спрашиваю. Саламандра не сова, вероятность ее перехвата очень мала, но лучше не рисковать. И тем более не пишем ни про какие чувства. Не тот момент.
Если честно, я боюсь за него.
Маруську я каждый раз инструктирую: искать сначала Снейпа, а если его не найдет, то Дамблдора. Ведь не может такого быть, чтобы она не нашла ни одного, ни другого? Правда же?