Северяне

Мищенко Дмитрий Алексеевич

В тот же миг девушка вскрикнула, вскочила с постели и стремглав бросилась бежать к двери…

А вслед ей, словно змеиное шипение, несся злобный смех старой колдуньи.

– Что, – злорадствовала она, – налюбовалась своей красой? Полюбила доброго молодца? А теперь попробуй нашей доли, доли чудищ и кикимор! Навсегда останешься ты одинокой лебедицей, никогда уже не станешь красной девицей. Только с дальней высоты увидишь своего милого! Хе-хе-хе! Отомстила я тебе, премудрая лебедица!

Старуха смеялась исступленным, яростным, безумным смехом. Потом вдруг затихла и сразу пропала. Будто ветром вынесло ее из терема.

И теперь только увидела мать Олексича, что сын ее бежал вслед за девушкой. Услышала, что он зовет ее: «Горислава! Горислава-а-а!» Но та не откликалась. Лишь эхо гремело под высокими сводами.

Вдруг зашумело что-то за окном. Мать выглянула. Смотрит: стоит на крыльце ее сын, подняв голову и протянув руки к небу. А оттуда несется жалобный крик:

– Прощай, Олексич! Проща-а-ай!..

Улетела лебедица. И разом стихло все. Пусто и глухо стало в тереме. Мать испугалась этой гнетущей тишины, потом спохватилась: ведь сын ее не видел, не увидел любимую матушку. Ведь он может убежать невесть куда.

Не помня себя, кинулась она из терема. Едва переступила порог, смотрит: стоит неподвижно, глядя в небо, бледный, измученный Олексич.

– Сыночек… – позвала мать, забыв, что держит в руках косы и холодные, как змея, ножницы. – Сыночек, я здесь… Я…

Обернулся Олексич, глянул на мать, на косы, излучавшие золотое сияние, и еще сильнее побледнел.

– Вы? – в отчаянии, не веря глазам своим, проговорил Олексич. – Вы обрезали Гориславе косы?

Она опустила голову и заплакала. Только сейчас поняла злой умысел старой колдуньи, поняла, что она, мать, принесла сыну непоправимое горе.

Испуганно глядела она то на сына, то на косы, не зная, куда их девать, как оправдаться перед сыном.

Молча смотрел на мать Олексич. Потом, будто вспомнив что-то, выхватил из рук матери косы, кинулся бежать и пропал в густых зарослях леса…

Затаив дыхание, широко раскрыв глаза, Черная слушала Всеволода.

– А что, – спросила она наконец, – разве в тех косах была волшебная сила? И она провела его через заколдованный сад и цветы на горе?

– Нет, – ответил Всеволод. – И входы и выходы с горы были теперь Олексичу ведомы: Горислава научила его, как обходить заколдованное место. Он еще надеялся спасти ее. Он знал от самой Гориславы, что косы имеют волшебную силу: они превращают лебедь в девицу. Долго искал, хотел вернуть их несчастной лебедице. Да, видно, не нашел. А может быть, и встретил, но не могла уж лебедица прирастить отрезанные косы. А может, и не распознал ее Олексич средь сотен встречных лебедей… Вот что приключилось с молодцем,

– вздохнул Всеволод. – Пошел он куда глаза глядят, и след его затерялся. Сколько ни ждали, сколько ни искали его родители – все напрасно.

Забыл Олексич и родню и землю свою любимую – все забыл. Помрачился его разум. Что ни ночь снилась ему. белая лебедь: прилетит, сядет у изголовья, ласкается и плачет горючими слезами. А проснется Олексич, нет никого. Только птичьи следы вокруг, да иной раз носится пух лебединый…

Тихо стало в светлице. Пригорюнилась княжна Черная.

– А может, погиб он где-нибудь в лесу, попал в болото или растерзали его звери дикие?

– Нет, – послышался вдруг громкий, уверенный голос, – не забыл он свою родную землю, не сгинул в лесной чащобе!

Только сейчас заметили княжна и Всеволод, что дверь в светлицу открыта, а за порогом сидит Осмомысл и слушает рассказ сына.

– Вы верите в то, батько, или сам волхв вам сказал? – спросил юноша.

– Не сказал он мне ничего, – спокойно пояснил конюший, – сам я о том доведался.

– Но как же?

– Когда он умер, хоронил я его. И вот, обмывая тело, нашел на нем те самые золотые косы, о которых ты здесь вел речь.

Княжна вскочила и подбежала к старику:

– На теле, говорите? Золотые? И такие же длинные? И так же светились ночью?

– Светились ли? Не помню. Я сжег их вместе с волхвом. А вот длинные они были – это помню: три раза обвивались вокруг груди старого. И золотые, такие, как Всеволод рассказывал.

– О боги! – всплеснула руками княжна. – Так, значит… значит, этот волхв и был Олексич? Он все-таки вернулся на родную землю?

Конюший задержал на девушке пристальный, уже потеплевший взгляд, затем поднял руку и жесткой ладонью тихо погладил пышноволосую голову Черной.

– Ты, княжна, часом, не слыхала от заезжих торговых гостей, как умирают слоны?

– Нет, – удивленно отозвалась Черная, – не слыхала. Какие слоны?

– А вот что, дети мои, за морем рассказывают о них, – ответил старик, обращаясь уже к обоим, к сыну и княжне. – Слоны, говорят, всю жизнь бродят по лесам, а умирать идут туда, где умирали их предки. Вот так и люди… Блуждают по миру. Одни гоняются за славой, другие за богатством, третьи за красой. Но в конце концов в родимый край несут свои косточки.

– Это уж тогда, когда развеются по ветру все надежды и погаснет в сердце огонь? – недобро усмехнулся Всеволод.

– Бывает, что и так, – согласился конюший.

– Но земле, земле-то какая от них польза? Зачем принимает она их, выдохшихся, ослабевших духом?

– Зачем? – переспросил Осмомысл. – А затем, чтоб другие не спешили идти по ихнему пути. В жизни, сын мой, как на охоте: одна неудача учит больше, чем сотня не замеченных на радостях удач…