Севка, Савка и Ромка
Шрифт:
Вторую неделю лесами и болотами отряд уходил от врага. Командир приказал выбросить все, даже самое необходимое, чтобы унести как можно больше боеприпасов и продовольствия. Но Трошин оставил бобренка у себя. Седой лежал в вещевом мешке за спиной, сжавшись возле гранат и пулеметных лент.
На девятый день бобра обнаружили.
— Ты как, до самой победы думал вместе с бобром воевать? — строго спросил командир.
— Не знаю, — отозвался Трошин. — Только я не мог поступить иначе, поскольку мы на этих зверей столько труда положили. Когда война кончится — что ж тогда, сначала все начинать? Да и как начнешь, если бобров
Седой лежал на середине лесной поляны, испуганно поглядывая на людей, окружавших его. В ночном свете мех бобра еще сильнее отливал серебром и, казалось, светился.
— Дается тебе два часа на бобра — устраивай как знаешь, — сказал командир.
Тогда-то Трошин отыскал в лесу ключ, от которого через заросли молодого осинника пробивался ручеек. На берегу лежала сваленная ветром старая ветла; лучшего места для норы не найдешь.
«Бобр молодой, трудно ему будет самому построить домик, — думал Трошин, торопливо роя землю саперной лопаткой. — Да и как бы волк не задрал Седого, пока тот соорудит себе нору!»
Партизаны ушли до рассвета и только через полгода попали в прежние места. За это время отряд выдержал много боев, почти половина старых бойцов погибла, а Трошин потерял левую ногу, но отлежался после операции и вернулся в строй.
Пробираясь сквозь густой кустарник к ручью, он сразу увидел осиновые пни с коническими погрызами и по следам, по количеству поваленных деревьев определил, что Седой обзавелся семьей.
Бобры не теряли времени даром. Через ручеек протянулась плотина метров в пятьдесят длиной, и выше нее разлилось озеро, совсем изменив здешние места.
«Быть тебе хозяином над всеми водяными крысами, выдрами и выхухолями, которые непременно обживутся здесь, — подумал тогда Трошин. — Над утками, которые прилетят весной, и над рыбами. Быть тебе хозяином, Седой, потому что только благодаря тебе появилось это лесное озеро и потому что нет и никогда не будет в нем зверя более умного, работящего и сильного. Это уж так! Это я знаю!»
Трошин сидел на пне, вспоминал прошлое и наблюдал за тем, что происходит кругом.
Бобр взобрался на гребень плотины и издал негромкий шипящий звук. Два черных бобренка — сыновья Седого — вынырнули из полыньи и поспешили на зов отца; матери с ними не было: еще осенью, до заморозков, ее задрали волки. Отец и сыновья дружно принялись за дело. Слышался скрип резцов, хруст ломающихся сучьев. Бобры прогрызали отверстие в плотине, отрываясь иногда, чтобы оглядеться и прислушаться. Уже светало, но семья продолжала работу.
В глубине леса проревел олень, дятел с силой ударил по коре, прошумел ветер и почти неслышно упал большой пласт снега, обнажив зеленую лапу ели. Еще один звук внезапно прибавился к тем, что наполняли лес: это вода рванулась сквозь плотину. Расширив отверстие, проделанное бобрами, она падала с метровой высоты в нижнее течение ручья.
Седой прислушался к усиливающемуся шуму, бросился к полынье и скрылся.
А вода, обрадовавшись свободе, сильной, узкой, как нож, струей падала из озера в ручей, плавила снег, с шумом дробилась о лед.
Вода в озере постепенно убывала. Потеряв опору, лед, покрывающий озеро, начал медленно оседать; он хрустнул слабо и робко у припая, потом образовались широкие трещины, и с грохотом, огромными глыбами лед провалился в воду, нависая шатрами у берегов и плотины.
Еще несколько минут грохот ломающегося льда стоял над лесом, все заглушая, заставляя все живое прислушиваться к необычным в эту пору звукам. Потом снова стало тихо. Дятел, качнув остроносой головой, принялся долбить дерево; вода в обмелевшем озере тихо билась о стены норы, надежным черным плащом прикрывая входы. Выдра продолжала охотиться, выхухоль, перепугавшийся больше всех, перевел дыхание, и только олень долго еще стоял посреди лесной поляны, под старой сосной, наклонив голову с ветвистыми рогами, принюхиваясь раздувающимися ноздрями, готовый встретить опасность и предупредить товарищей.
Наконец и он успокоился, поднял голову и помчался прямо через дорогу, по просыпающемуся лесу.
Трошин встал и, припадая на деревянную ногу, пошел к себе в сторожку. По пути он часто останавливался, собирая ветки и валежник.
У порога Трошин свалил хворост, несколько минут посидел на ступеньках и, тихо насвистывая что-то, принялся за работу.
Он клал ветки, хворост, сухие бревна ряд за рядом — один ряд вдоль порога, другой — поперек, придавливая их, чтобы они лежали возможно плотнее. Потом он вдвинул в середину кладки в виде распорок два круглых полешка. Образовалось нечто вроде входа, и вся кладка стала походить на большое гнездо. Тогда несколько раз крест-накрест он обмотал это гнездо проволокой.
— Вот и готово, — сказал себе Трошин.
Пахло смолой от сосен, карауливших домик, и особой весенней сыростью — запахами, от которых кружится голова и теснит в груди.
Солнце поднялось уже высоко, и Трошин пошел отдыхать. Поспав часа два, он принес воды из колодца, вымылся до пояса над деревянной кадкой, вскипятил закоптелый чайник, позавтракал и открыл дверь. Дел на сегодня было много. Трошин посмотрел в безоблачное небо, глотнул теплый воздух и заторопился. Он прикрепил веревку к проволоке, опутывавшей кладку, взвалил ее на санки и медленно зашагал знакомой тропой к бобровому озеру.
Снег стал еще более ноздреватым, оседал и таял. Кора на деревьях и хвоя были мокрыми и блестели на солнце. На концах веток нависали большие капли и падали с еле слышным звенящим шумом. Густая дымка висела над землей, смягчая все предметы и как бы прикрывая от постороннего взгляда то важное и значительное, что совершалось в лесу. Ручьи, подмерзшие было под утро, проломили кружевной ледок и с журчаньем прокладывали себе дорогу все дальше и дальше.
«Весна!» — подумал Трошин и невольно ускорил шаги.
Не останавливаясь, он спустился по крутому берегу, оперся на санки коленом и огляделся. Кое-где сквозь трещины темнела вода. Было тихо, озеро спало.
«Должно быть, бобры прогрызли плотину, чтобы понизился уровень воды на озере и паводком не снесло всего, что они построили, — подумал Трошин. — Кто знает…»
Солнце пригревало все сильнее, и с каждой секундой усиливались капель, шум ручейков, со всех сторон торопящихся к озеру, шорохи, шелесты, разноголосое птичье пение.
У самого берега, возле норы, Трошин свалил тяжелую кладку, привязал к проволоке веревку, а к концу веревки прикрепил ивовый прут.