Сейчас и больше никогда
Шрифт:
– Не слушай ее! Это она со зла – завидует, – объяснила потом другая.
Но Саша уже тогда понимала: завидовать в ее жизни нечему. Гуляла с коляской по незнакомым улицам Губернского Города, вечером за ужином сидела с опущенными глазами, чтобы не встречаться взглядом с родителями Вадима. Нелли Константиновна являла собой воплощенное недовольство, а Андрей Николаевич – отчужденность и безучастие.
С возвращением Вадика из Москвы жизнь обещала поменяться к лучшему. Не поменялась. По протекции матери Вадим сразу устроился на работу в Городской драматический театр,
Сашина мама приняла их развод как трагедию. Это она – собственными руками – разрушила семейное счастье дочери! Прописала бы к себе зятя, молодым бы комнату отдала, сама – на кухню. На кухню, чего скрывать, не хотелось. Зато дочь в двадцать с небольшим соломенная вдова!.. Вдова с трехгодовалым ребенком…
И дочь-то какая! Школу закончила с золотой медалью, в институте – одни пятерки, да еще играет на скрипке. И внешне Саша очень хорошенькая. Конечно, не то что Шидловская – размалеванная кукла! Да и не красота ее ему нужна! Мать случайно прочитала в газете, что Кристину пригласили в Москву сниматься в каком-то сериале. Вадик поехал с ней – не отступился-таки от намеченной цели.
– Перебирайся в Москву! – твердила Саше мать.
Она ужасно скучала по ним, по дочке и по маленькой внучке.
Саша приехала. Несколько дней прожила на Чистопрудном и стала собираться в Губернский Город. Оказалось, что она уже не сможет жить вместе с матерью. Не из-за того, что у них тесно – одна комната. И не из-за того, что мать постоянно раздражалась на Олю. Скорее всего, с непривычки. Дело, конечно, было в другом. Саша вдруг поняла, что она уже никогда не вернется на положение девочки. Можно физически возвратиться на старое место, но нельзя повернуть вспять время.
Она привыкла быть в доме главной. Правда, дом у нее смешной. Комната в коммуналке. В старинном доме в самом центре Губернского Города. У экс-свекрови умерла тетка – комнату в наследство оставила. И в этой комнате после трехлетнего замужества Саша впервые увидела свет.
Комната угловая, с двумя окнами и большой кафельной печью – белые блестящие плитки с изысканными узорными изразцами. Стулья старые, темные, деревянные, и такой же темный с застекленными дверцами шкаф. Один на все случаи жизни: хочешь – вешай туда одежду, хочешь – ставь посуду, хочешь – складывай белье, а хочешь – книги храни.
Свекровь помогла – купила кое-что, самое необходимое, и с Олей обещала оставаться вечерами, в те дни, когда Саша уходила на лекции. Она поступила на третий курс факультета журналистики в университет Губернского Города. Немного позже ее взяли внештатным корреспондентом в молодежный журнал. Потом перевели в штат. Потом доверили отдел культуры.
Все это она тщетно пыталась объяснить матери, со слезами умолявшей ее остаться в Москве. Они тогда крупно поссорились. И Саша поступила так, как считала нужным. Утром следующего дня села на Белорусском вокзале в поезд и укатила в Губернский Город. Там сразу закрутилась: учеба, работа, ненавистный быт. Не хватало времени позвонить матери, и та тоже ей не звонила.
Только потом Саша узнала, что ее мать тяжело болела – сердце, давление – все на нервной почве. Попала в больницу с инсультом и, протянув несколько месяцев, умерла.
Саша приехала в Москву на похороны, устроенные мамиными подругами Юлией Арсеньевной и Жанной Григорьевной. Они хотели было высказать все, что думают о бездушной дочери, но, увидев Сашу, от укоров воздержались.
Такой у нее был потрясенный несчастный вид! Во всем случившемся она винила одну себя. Ну в самом деле – инфантильная идиотка! Прикипела, видите ли, к Губернскому Городу, а о родной матери не подумала. А ведь у мамы несколько лет назад уже был микроинсульт…
Тетки тоже охали и сокрушались не меньше Сашиного: оплакивали покойную, жалели Сашку – несчастную сиротку, да еще с маленькой дочерью на руках, тужили, что Саша потеряла жилплощадь в Москве и их квартира отойдет теперь государству. Саша по этому поводу переживала меньше всего. Она выписалась из московской квартиры давно, сразу после замужества, и мысленно поставила на ней жирный крест. Не в квартире тут дело! Что такое квартира, когда она потеряла мать?!
Саша все плакала и тосковала. И в Москве, и потом по приезде в Губернский Город. Там ее, как могла, утешала свекровь. Осторожно намекнула: тяжело, ужасно тяжело похоронить маму. Но вот она, допустим, потеряла сына…
– Что вы говорите?! – воскликнула Саша. – Разве Вадик?..
– Да нет, не подумай, он жив-здоров. – Нелли Константиновна вздохнула. – Но где он?
– В Москве. Шидловская снимается в сериалах…
– Если хочешь знать, он давно разошелся с Шидловской. Женился на балерине Большого театра и с ней уехал в Америку. Неужели ты думаешь, он когда-нибудь вернется в Губернский Город?
– Может, и вернется, – ответила Саша сухо.
– Никуда он не вернется! Вы теперь мои самые близкие. Олечка и ты…
Саша меньше всего ожидала такого поворота. Свекровь вдруг будто переродилась. Все им, для них, о них… Ольгу одевала как принцессу. Учиться ее устроила в лучшую гимназию.
И о Саше свекровь тоже позаботилась: нашла ей работу в иллюстрированном журнале «B^ete noire» – первом в городе коммерческом издании.
По долгу службы Саше приходилось теперь часто ездить в командировки. Писать о выставках, музейных экспозициях, репертуарах театров разных городов. Скоро очередь дошла и до Москвы.
Отправляя корреспондента в столичную командировку, «B^ete noire» не торопился раскошеливаться. В начале девяностых деньги были глобальной проблемой в нашей стране, особенно же остро вопрос стоял в провинции. Но Саше хватило редакционных денег, чтобы обойти несколько московских театров, побывать на музыкальной презентации в ЦДХ, а заодно облазить там все галереи. Правда, остановиться пришлось в гостиничном комплексе «Заря». Хотя теперь Саша против комплекса нисколько не возражала. Годы делают человека терпимее.