Сейчас и на земле. Преступление. Побег
Шрифт:
— Тогда поменяем все местами. Если они не могут надавить на него, тогда может ли он надавить на них?
— Он бы смог. Он мог бы заставить их отплясывать в юбочках на ступеньках Капитолия, если бы задался такой целью. Но забудь про это, Док. Он не пойдет на такое ради шальных денег.
— Тем лучше для него. Чем лучше репутация, тем меньше риск.
— Да ну? — Адвокат горько усмехнулся. — Хочешь познакомиться с человеком, которого едва не исключили из адвокатской коллегии за то, что он предложил Бейнону сигару? Ну, тогда давай пожмем друг другу руки.
Дока это не убедило. Ему и прежде
— Так что мне придется придумывать что-то другое, — сказал Док Кэрол во время ее следующего посещения. — Я не знаю, что это будет, но Бейнон определенно исключается.
— Может быть, и нет. Мы не можем быть в этом уверены, пока не попробуем.
— Я уверен. Бейнон не возьмет.
— Ты хочешь сказать, что он никогда не брал? — упорствовала Кэрол. — Он не возьмет у тебя или адвоката. В обычной ситуации он не взял бы и у меня. Но, предположим, я порвала с тобой, Док, ну для вида. Тогда у него есть отговорка на тот случай, если кто-то захочет сделать ему пакость. Если у нас с тобой все будет кончено, тогда, естественно — логически, я не стану давать ему взятку. А когда мужчину бросает жена, считается, что это наказание. Неужели ты не понимаешь, Док? У меня не было бы никакой причины давать ему взятку, а у него появились бы основания дать тебе шанс.
Для Дока это звучало малоубедительно. Но Кэрол хотела попробовать; и прошло уже долгих четыре года с тех пор, как он попал в пенитенциарное учреждение. Так что он велел ей действовать.
Прошло два месяца, прежде чем он снова увидел ее. Никто не смог бы удивить его больше, чем она, когда сообщила об успехе. Бейнон продаст ему помилование. Цена пять тысяч сразу и пятнадцать тысяч в течение девяноста дней.
Этим утром новости об ограблении передавали в эфир начиная с десяти тридцати. Кэрол и Док слушали их по радио, отрегулировав звук до шепота, пока ели ленч в придорожном ресторане для автомобилистов.
Личность Руди установили по фотоснимкам преступников из полицейского архива. Не считая Джексона, которого он убил, не было никаких упоминаний о сообщнике. Руди ограбил банк. Руди нахально уехал из города с «более чем тремястами тысячами награбленных долларов». Власти «озадачены» тем, как он сумел проникнуть в банк, чтобы убить охранника. Но никто не поднимал вопроса, он ли застрелил охранника Уингейта.
Это произойдет дня через два, размышлял Док, выруливая на машине обратно на автостраду. Траектория пули и сама пуля побудят навести справки о «безымянном бизнесмене, который проводил отпуск в Бикон-Сити». А еще через два-три дня установят имя бизнесмена, как и род его «бизнеса». Но к этому времени это уже не будет иметь значения.
Выпуск новостей подошел к концу, уступив место диск-жокею. Кэрол опять задремала, и Док наклонился, чтобы выключить радио. Потом внезапно он прибавил громкости, они с Кэрол стали молча, напряженно слушать последнюю сводку новостей.
Вскоре они закончились. Кэрол повернула выключатель, медленно, с широко открытыми глазами, повернулась к Доку:
— Док?..
Док поколебался, потом твердо покачал головой:
— Нет. В конце концов, это случилось почти в шестидесяти милях от Бикон-Сити. Это не могло иметь какое-то отношение к...
— Почему не могло? Кто еще способен бы такое вытворять?
— Да кто угодно. Какой-нибудь пьяный, потерявший голову. Какой-нибудь разжившийся пистолетом подросток.
— На самом деле ты в это не — веришь, Док. Я знаю, что не веришь, — сказала Кэрол. — Ты не убил его! Руди до сих пор жив.
Посланная прямо в сердце, пуля Дока свалила Руди Торренто, подобно вспышке молнии. Он перестал дышать, прекратил всякое осознанное движение. Его глаза остекленели, его клиновидное лицо превратилось в застывшую шутовскую маску, и он молча завалился назад — идиотская кукла, которую отшвырнул хозяин.
Он стукнулся затылком об один из камней, которыми было выложено русло ручья. Удар усугубил и продлил его похожее на смерть состояние. Так что, далекий от того, чтобы всадить в него вторую пулю, Док Маккой удостоил его еще одним взглядом.
А менее чем через тридцать минут после ухода Дока Руди вернулся к жизни.
У него ужасно болела голова, и в качестве первого движения он перекатился на живот, заколотив по злосчастному камню кулаками. Потом вернулась память; страх захлестнул его, и он вскочил на ноги, скребя себя ногтями, стаскивая пальто и кобуру, взрезая рубашку и майку, срывая с себя весь этот окровавленный ком, созерцая и чувствуя свою пунцовую уродливую плоть.
Он беззвучно рычал, завывал, поскуливал, сокращая голосовые связки. Запрокинув голову назад, издал протяжный, беззвучный вопль — дрожащий, рвущий душу крик умирающего зверя. Теперь это было выполнено, последний ритуал, к которому понуждал инстинкт. Теперь он мог перейти к самому процессу умирания. Дыхание его все учащалось.
Душный, ядовитый воздух врывался в его легкие, его сердце пускалось вскачь и замирало, а тело стало подергиваться и деревенеть.
«Я знал это, — думал он тупо; это были почти последние его мысли. — Тогда, много лет назад, когда я был совсем еще мальчишкой, с тех пор, как я себя помню, я знал, что все будет именно так. Становится все холоднее и холоднее, и темнота становится глубже и глубже... и я знал. ЗНАЛ!»
«Знал». Это слово грохотало в его сознании, посылая сигнал через годы, через тысячи миль, через мрачные серые стены и холодные стальные решетки тюрьмы особо строгого режима. А обратно, через время и расстояние, пришел голос, который сообщил Руди Голова Пирогом, входящему в первую десятку социально опасных элементов общенационального масштаба, что он — глупое маленькое дитя, совершеннейший несмышленыш.
Руди заморгал, и на его посеревшем лице проступил легкий румянец.
— Макс?.. — прошептал он с надеждой. — Ты... ты здесь, Макс?