Сейчас вылетит птичка!
Шрифт:
Мелч с беспокойством посмотрел на Фрэнсин. Она, такая свежая и желанная, только что из «цветника», совсем скоро обнаружит, насколько жалкая работа у ее начальника. А еще она поймет, что ее начальника не назовешь настоящим мужчиной.
Обычно по утрам рабочая нагрузка сектора общих ответов составляла примерно пятнадцать писем. В то утро, когда к работе приступила Фрэнсин Пефко, ответа ждали всего три письма.
Одно было от мужчины из психиатрической лечебницы. Он утверждал, что
К десяти часам Мелч и Фрэнсин разделались со всеми тремя письмами. Фрэнсин подшила их в папку вместе с копиями вежливых ответов Мелча. В шкафу для хранения документов больше ничего не было. Все старые папки сектора общих ответов погибли при пожаре в Строении 181.
В работе наступило временное затишье.
Фрэнсин едва ли могла заняться чисткой пишущей машинки — новенький механизм и так сверкал. Мелчу было трудно с серьезным видом рыться в бумагах, поскольку у него на столе лежал всего один документ: краткое напоминание, что начальники должны решительно бороться с перерывами на кофе.
— Пока все? — спросила Фрэнсин.
— Да, — ответил Мелч. Он вглядывался в лицо девушки — не мелькнет ли на нем насмешливое выражение. Но ничего не заметил. — Вы… так уж вышло, что сегодня мало работы, — сказал он.
— Когда приходит почтальон? — спросила Фрэнсин.
— Почтовая служба не забирается в такую даль, — сказал Мелч. — Когда я утром иду на работу, а потом возвращаюсь с обеда, то беру наши письма в почтовом отделении компании.
— А, — произнесла Фрэнсин.
Протекающие головки душа за стенкой вдруг решили шумно вдохнуть. Потом их носовые ходы, похоже, прочистились, и стук капель возобновился.
— Наверное, у вас временами бывает много работы, мистер Рохлер? — с трепетом спросила Фрэнсин; перспектива кипучей деятельности вызывала у нее приятное волнение.
— Бывает довольно много, — подтвердил Мелч.
— А когда к нам приходят люди, что мы для них делаем? — поинтересовалась Фрэнсин.
— Люди? — не понял Мелч.
— Разве у нас не отдел по связям с общественностью? — удивилась Фрэнсин.
— Да… — сказал Мелч.
— И когда же приходят люди?
Фрэнсин окинула взглядом свой в высшей степени презентабельный наряд.
— Боюсь, люди так далеко не забираются.
Мелч чувствовал себя хозяином самой долгой и самой скучной вечеринки, которую только можно представить.
— О… — протянула Фрэнсин и посмотрела на окно комнаты. Из окна, находившегося в восьми футах над полом, открывался вид на изнанку конфетной обертки, лежащей в проходе между зданиями. — А как же люди, с которыми мы
— Боюсь, мы больше ни с кем не работаем, мисс Пефко, — сказал Мелч.
— О… — произнесла Фрэнсин.
Сверху послышался устрашающий хлопок паропровода. Огромная батарея отопления в крошечном кабинете принялась шипеть и плеваться.
— Почему вы не читаете брошюры, мисс Пефко? — спросил Мелч. — Может, вам стоит с ними ознакомиться?
Фрэнсин кивнула, желая угодить начальнику. Потом немного подумала и начала улыбаться. Натянутая улыбка была первым признаком того, что Фрэнсин считает новое место работы не таким уж веселым. Читая брошюры, она слегка нахмурилась.
На стене тикали часы. Каждые тридцать секунд раздавался щелчок, и минутная стрелка почти незаметно сдвигалась. До обеда оставался час и пятьдесят одна минута.
— Ха, — фыркнула Фрэнсин, комментируя что-то из прочитанного.
— Прошу прощения? — сказал Мелч.
— Здесь каждую пятницу вечером устраиваются танцы — прямо в этом здании, — объяснила Фрэнсин, отрывая взгляд от брошюры. — Вот почему наверху все так разукрашено, — прибавила она.
Девушка имела в виду, что на баскетбольной площадке были развешены японские фонарики и серпантин. По всей вероятности, следующая вечеринка планировалась в деревенском стиле, потому что в углу стоял настоящий стог сена, а на стенах в художественном беспорядке висели тыквы, сельскохозяйственные орудия и снопы из кукурузных початков.
— Я люблю танцевать, — сообщила Фрэнсин.
— Угу, — промямлил Мелч. Он никогда не танцевал.
— Вы с женой много танцуете, мистер Рохлер? — спросила Фрэнсин.
— Я не женат, — сказал Мелч.
— О! — Фрэнсин зарделась и, поджав губы, снова уткнулась в брошюру. Когда краска сошла с ее щек, она подняла голову. — Вы играете в боулинг, мистер Рохлер?
— Нет, — тихим, напряженным голосом сказал Мелч. — Я не танцую. Я не играю в боулинг. Боюсь, я почти ничем не занимаюсь, кроме ухода за матерью, которая болеет уже много лет.
Мелч закрыл глаза. Укрывшись за пурпурной тьмой опущенных век, он размышлял о жестокости жизни — о том, что жертвы не зря называются жертвами. Заботясь о больной матери, он многого лишился.
Открывать глаза не хотелось, поскольку Мелч знал: то, что он увидит на лице Фрэнсин, ему не понравится. Он не сомневался, что на ангельском личике Фрэнсин будет написана самая жалкая из всех положительных оценок — уважение. А к уважению неизбежно примешается желание оказаться как можно дальше от этого неудачливого и скучного мужчины.
Чем больше Мелч думал о том, что увидит, открыв глаза, тем меньше ему хотелось их открывать. Часы на стене вновь щелкнули, и Мелч понял: еще тридцати секунд пристального взгляда мисс Пефко ему не выдержать.