Сейд. Джихад крещеного убийцы
Шрифт:
– Хотел бы я посмотреть на тебя, каким ты мог стать, если бы твой отец не принял тебя-христианина, и твою любимую-христианку.
Вино в крови превратилось в воду. Сон слетел, как сброшенное шерстяное одеяло, набитое клопами сомнений и мыслей предыдущих дней. А Железный Копт продолжал безжалостно:
– Тебе повезло, потому что за тебя всё сделал твой брат. Если бы твой отец уже не потерял одного сына, он никогда не принял бы тебя. Ты же смеешь осуждать его...
– Он сделал это из-за женщины! – Голос Сейда прозвучал неестественно высоко. Впервые в своей жизни он ощущал чувство, которое называлось «гнев».
– Когда мужчина что-то делает из-за женщины – это еще можно понять. А ты чего ради сменил свою веру? Из-за мужчины? Своего Магистра?
Сейд смотрел
– Из-за чего ты предал веру своих отцов и стал христианином, гашишшин? Ради мужчины? Твою мать изнасиловали и убили христиане, ты помнишь об этом?
И тогда вдруг Сейд взорвался. В нем взорвался тот, кто никак не мог умереть все эти годы и жил, подобно гнойнику на душе, отравляя болью сознание, не позволяя чувствовать и понимать чувствующих. Тот, кто жил ненавистью. Взрыв был бесшумным... почти. Он отозвался шепотом из побелевших губ того, кто лишь недавно начал становиться человеком, но уже был убийцей. А еще в нем жила душа орла...
– Я сделал это ради моей матери!..
– А он – ради матери того, кто должен был у них родиться, но умер по пути сюда. Подумай, что бы ты сделал ради матери своего ребенка. – Железный Копт сказал эти слова настолько спокойно, что Сейду захотелось вообще ни о чем не думать. Потому что он оставил мать своего ребенка там, вдали, где идет война, и... захотелось спать.
– Ложись спать, – сказал Египтянин. И сам же подал пример.
Египтянин храпел громко. Но Сейд всё равно заснул. И видел во сне, как он бежит от всех, отринутый Муаллимом: «Ты предал Веру!», отвергнутый Магистром: «Увел монашку у Христа?! Шел бы ты к францисканцам... грязный араб!»... В руках своих он вдруг обнаружил ребенка... тот плакал... был голоден... его надо было отнести к орлам, но те могли склевать его мясо, потому что он уже разорил их гнездо. Он кричал, пытаясь позвать мать своего ребенка, но в ответ слышал глумливый голос Де Сабри: «Она уже подарила ему жизнь... а ты, отец, сможешь подарить ему защиту?» Появился Магистр, снова добрый и понимающий, и пронзил голос Сабельника своим удивительным, тонким и гибким клинком... Сейд споткнулся и чуть не уронил ребенка, но увидел, что того поймал Муаллим и протягивает ему: «Возьми, и береги его!» Впереди себя он увидел отца – старый эмир стоял с распущенными волосами, посыпанными пеплом, как тогда, у пристани, и протягивал руки, а за его спиной стояла... Нет, не бывшая монашка! Это была испанка – жена брата! И тогда Сейд посмотрел себе под ноги и увидел, что бежит по зеркалу, в котором отражается лицо... не его, но того, кто так похож на него... но одет в одежды папского секретаря... Он увидел так похожие на его собственные, но усталые, полные страха глаза своего брата... и понял... Он понял, что любит его!
И тогда наутро он отправился к брату. Отправился, чтобы всё рассказать, во всем признаться. Дома никого не было. Набожная испанка с самой зари молилась в часовне неподалеку, затем шла в приют для сирот при монастыре Святой Марии-Магдалины, где некоторое время проводила в душеспасительных беседах с сестрой-настоятельницей. После обедни, как правило, возвращалась домой. Весь распорядок семьи брата Сейд знал наизусть, и сам не мог объяснить себе этого нетерпения. Зачем он пришел? Знает ведь, что сейчас дома никого нет. И проникнуть в дом, как раньше, он теперь не посмеет – только открыто, заявив о себе и попросив прощения у брата за мысли, о которых тот даже не догадывается, как не догадывается вообще о том, что у него есть брат.
Умеющий быть незаметным в любом месте – от гор и до городов, Сейд решил пройтись до Латеранской Площади, чтобы... чтобы? Причины не было. Просто – на месте не сиделось, и он пошел. Перед собором бродячий проповедник из францисканцев призывал народ отказаться от предстоящего
До самого вечера бродил он по Риму, наблюдая подготовку к предстоящему празднику. Готовились шуты. Готовились и церковники. Первые – репетировали у постоялых дворов да за городом, вторые – читали проповеди в церквях и даже стращали люд уличными проповедями, не удовлетворяясь паствой церковной. Колокола обозначили вечерню. Толпы входили в храмы и выходили из них. Сейд не умел и не хотел молиться в храмах – к этому его Магистр так и не смог приучить. Свою веру в Христа Спасителя бывший убийца считал слишком личным делом, чтобы допускать к ней чужих. Особенно попов! Когда Магистр был жив – он еще мог молиться вместе с ним. После его смерти – с бывшей монашкой, а ныне – женой... С Железным Коптом молились в пути вместе – и каждый словно сам по себе. Египтянину было важно соблюдение ритуалов первохристиан, с которыми он сблизился в Иерусалиме, Сейд же вообще не видел смысла в ритуалах. Даже в христианстве своем он оставался суфием, отрицающим посредников между собой и Богом...
Секретарь главного посредника между Богом и католиками покинул стены папской резиденции, как всегда, поздно. Его появление в воротах не ускользнуло от внимания Сейда, как не ускользнуло и то, что брат явно нездоров. Приглядевшись, Сейд понял – он не просто нездоров. Он – отравлен. И времени терять нельзя. Однако здесь слишком много глаз... Сейд, незаметный, такой же, как все, а потому словно невидимый, подобрался ближе, прошел несколько шагов рядом, пока чувствующий усиливающееся недомогание секретарь всесвятейшества Папы Римского не соизволил подозвать носильщиков с паланкином. Однако этого Сейду хватило – он почувствовал запах, послушал неровное дыхание, увидел желтизну глаз и чуть заметную синеву кожи... Он уже знал, что делать.
Секретарь Папы только выходил из паланкина, опираясь на домашнего слугу, вышедшего встречать господина, а Сейд уже стоял на углу улочки, и в складках его плаща находился небольшой пузырек с противоядием. Он раздобыл его в лавке у аптекаря-венецианца – главного торговца ядами и противоядиями в этом городе. А еще – человека, который уже несколько лет служил Орлиному Гнезду. Впрочем, Сейд знал, что именно этот человек выдал церковникам гашишшина, посланного убить Папу, и потому раскрываться не стал, лишь представился испанцем – всё равно почти не отличишь! И заплатил за противоядие «золотом Эль Сида» – монетами испанского двора, которыми Египтянина, а значит, и его, в изобилии снабдил эмир перед путешествием.
Папского секретаря внесли в дом, потому что на собственных ногах он уже почти не держался. Озабоченная состоянием супруга, испанка хлопотала у его ложа, тот же молчал, лишь с печалью в глазах, подобных двум плодам оливы, смотрел на женщину, ради любви которой пожертвовал всем... Вот теперь еще и жизнью. Слуга, появившийся в дверях, успел лишь пискнуть что-то вроде «Тут к вам... говорит – ваш брат!..», но был оттолкнут с дороги тут же последовавшим за ним Сейдом. Бывший гашишшин заговорил на правильном латинском, стараясь как можно вернее подобрать слова: