Сезон долгов

Хорватова Елена Викторовна

Феликс, раскланявшись с дамами, взглянул на Дмитрия и прошептал одними губами:

– В Москву, в Москву!

Книга вторая

Чужой грех

Глава 1

В зале Окружного суда было непривычно многолюдно: сегодня должно было слушаться дело, вызвавшее широкий резонанс в обществе и полемику в прессе – дело об убийстве купчихой Анастасией Покотиловой своего мужа, крупного текстильного магната, купца первой гильдии Никиты Покотилова.

Среди публики мелькали лица самых известных московских предпринимателей и богатых купцов, какие-то роскошно одетые женщины под вуалями;

завсегдатаи судебных процессов, ходившие в Окружной суд как в театр, спугнутые с привычных мест, жались в задних рядах, перешептываясь и оглядывая присутствующих с жадным любопытством...

Наконец судебный пристав, выйдя на середину зала, оглушительно прокричал: «Суд идет!» Публика, шурша нарядами, встала. На возвышение, к крытому зеленым сукном столу величественной походкой поднялись председатель и два члена суда в расшитых золотом мундирах. Прокурор занял свое место за конторкой справа от стола судей, неподалеку от казенного киота, с которого скорбно взирал на присутствующих Христос в терновом венце.

Председательствующий, высокий хмурый человек в густых, тронутых проседью бакенбардах, просмотрел бумаги, задал какие-то незначительные вопросы судебному приставу и секретарю, а потом распорядился ввести подсудимую.

Зал затаил дыхание – так публика ожидает явления примадонны в день бенефиса. Вот сейчас появится она, эта жестокая и коварная особа, способная на убийство, презревшая все святые заповеди... Какая же каинова печать лежит на ее челе?

В дверь вошли двое рослых жандармов с саблями наголо. Между жандармами неуклюже семенила в арестантских ботинках худенькая молодая женщина с испуганным лицом.

Публика зашумела. Женщина оказалась в прицеле множества любопытных взглядов и совершенно смешалась. Несмотря на арестантский наряд – грубый халат, слишком широкий для ее хрупкой фигурки, и простой белый платочек, – ее природное изящество бросалось в глаза, его не могли скрыть даже эти убогие казенные тряпки.

Лицо женщины, побледневшее от многомесячного тюремного заключения, было совсем юным; серые глаза, казавшиеся огромными и бездонными из-за окруживших их темных теней, следов горькой бессонницы, глядели на мир с покорностью и безысходной тоской.

Подсудимая заняла свое место на скамье, отделенной от публики дубовой загородкой, и все с той же тоской оглядела зал суда.

– И этакая-то пигалица человека убила, – вздохнул бородатый купец, сидевший в первом ряду. – Ох, грехи наши тяжкие... И как в такой ручонке револьвер-то удержался...

– Да, милостивый государь, видимость у нее слабая, ангельская, а душа – аспидская, – заявила сидевшая рядом с ним желтолицая дама в шляпке с множеством цветочков и ленточек. – Подумать только – мужа законного, в Божьем храме венчанного, застрелила, змеюка!

– В семейственной жизни, сударыня, случается всякое – не каждому по силам снести крест, посланный от Бога, – ответил купец.

Дама фыркнула и хотела было возразить, но председательствующий попросил тишины и публика послушно притихла.

Началась обычная судебная процедура: перечисление присяжных заседателей, наложение штрафов на опоздавших и неявившихся, замена их запасными, приведение заседателей к присяге... Молодой священник, призванный принять присягу, облачился в епитрахиль, подошел к аналою возле киота и приготовил Евангелие. Редкая бородка не скрывала тонкую мальчишескую шею. От волнения батюшка все время сглатывал и у него дергался кадык.

Когда присяжные сгрудились вокруг священника, он тихонько попросил:

– Правую руку поднимите, а персты сложите как для крестного знамения. Теперь повторяйте за мной: «Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом пред святым его Евангелием и животворящим

крестом Господним...»

Присяжные вразнобой повторяли его слова, наполняя зал тихим шелестом голосов.

После принятия присяги заседателям было предложено выбрать старшину, для чего они удалились в совещательную комнату. Зал загудел, сетуя на еще одну задержку. А подсудимая закрыла глаза и тут же увидела страшную картину, от которой ей никак не удавалось отвлечься с того рокового дня.

Муж в окровавленной белой рубахе лежит на ковре, раскинув руки, и под ним все шире расплывается пятно, пахнущее свежей кровью и мокрой шерстью ковра. Возле его правой руки – пистолет, отливающий в луче солнца вороненой сталью. Неужели Никита застрелился?

—Никита! Никитушка, милый! Родненький мой!—кричит Ася, падая на колени рядом с распростертым человеком, с которым всего пару часов назад ухитрилась так непоправимо поссориться из-за сущей ерунды. – Что ты наделал? Господи! Что же ты натворил?

Вернувшиеся в зал заседаний присяжные снова уселись в два ряда на отведенные для них стулья, а выбранный старшина представился председателю. Председатель со своей стороны напомнил присяжным об их правах и обязанностях.

– Господа присяжные заседатели, – монотонно журчал его голос, – вы имеете право задавать через председателя суда вопросы подсудимой, иметь при себе карандаш и бумагу и делать заметки и записи, а также осматривать представленные вещественные доказательства...

—Никита, – кричит Ася, – что ты наделал, Боже мой, что?

Застрелился... Он застрелился! Как такое возможно?

Никита открывает мутные глаза.

—Жив! Ты жив! Какое счастье!– Ася поднимает голову мужа и покрывает ее торопливыми поцелуями.– Я сейчас, я, ты... ты потерпи, я врача и... и помощь! Кого-нибудь на помощь! Господи, Господи, что же мне делать?