Сезон Маршей
Шрифт:
Теперь за окном тянулись бесконечные унылые поля и сонные виноградники. То и дело слева от шоссе мелькали воды пролива Лонг-Айленд — черные, отливающие лунным светом. Они проехали по тихим улочкам Гринпорта и свернули к съезду на паром Норт Ферри.
Элизабет уснула. Майкл накинул на плечи кожаную куртку и вышел из машины. Увенчанные белыми гребешками волны бились о нос парома. Стало еще холоднее, но капот машины еще дышал теплом двигателя. Майкл уселся на него и засунул руки в карманы. Впереди, прямо по ходу парома, лежал Шелтер-Айленд. Остров слился с темнотой, растворился в ней, и только большая летняя беседка на берегу бухты Деринг манила к себе
Паром причалил. Майкл забрался в машину и завел двигатель.
— Я наблюдала за тобой, — не открывая глаз, сказала Элизабет. — Ты ведь думал о чем-то, да?
Лгать ей не имело смысла. Он действительно думал… о той ночи, когда бывший киллер КГБ с кодовым именем Октябрь пытался убить их обоих в Кэннон-Пойнте.
— И часто с тобой такое? — спросила Элизабет, расценив молчание как подтверждение.
— Каждый раз, когда бываю на пароме. Стоит увидеть дом твоего отца… Ничего не могу с собой поделать.
— Я думаю об этом постоянно, — тихо, как-то отстраненно сказала она. — Каждое утро, просыпаясь, я спрашиваю себя, может быть, сегодня все наконец уйдет. Не уходит.
— Уйдет… со временем.
— Как ты думаешь, он действительно погиб тогда?
— Кто? Октябрь?
— Да.
— В Управлении считают, что да.
— В Управлении… а ты?
— Я бы спал крепче, если бы нашлось тело, но его никто не видел.
Они проехали мимо старых викторианских коттеджей и коттеджей и дощатых магазинчиков, пронеслись по Уинтроп-роуд. Лунный свет заливал пустую бухту Деринг, где стоял только баркас Кэннона, «Афина». Повернутое носом к ветру, суденышко прыгало на волнах, натягивая швартовые. Майкл свернул на Шор-роуд и уже через минуту остановился у ворот Кэннон-Пойнт.
Ночной охранник вышел из будки и посветил на машину фонариком. После случившегося год назад нападения Дуглас ежемесячно тратил несколько тысяч долларов на обеспечение безопасности. ЦРУ предложило взять на себя часть расходов, но Дуглас, всегда относившийся к спецслужбам с подозрением, от помощи отказался. Проехав по гравиевой дорожке, Майкл остановился у передней двери. Сенатор в накинутом на плечи пожелтевшем от старости плаще с капюшоном уже ждал их на ступеньках.
Первым Дугласа Кэннона сравнил с Периклом журнал «Нью-Йоркер». Обычно сенатор изображал легкое смущение, когда его примеряли к древнегреческому герою, но не протестовал. Унаследовав огромное состояние, он еще в юности решил, что перспектива простого увеличения капитала нисколько его не увлекает, а потому посвятил себя своей первой любви, коей была история. Кэннон преподавал в Колумбийском университете и писал книги. В его доме на Пятой авеню часто собирались писатели, художники, поэты и музыканты. В детстве Элизабет видела немало знаменитостей, например, Джека Керуака, Хью Ньютона и странного маленького человечка по имени Энди с блондинистыми волосами и солнцезащитными очками. Только несколько лет спустя она поняла, что то был Энди Уорхол.
Во время Уотергейта Дуглас пришел к выводу, что не может больше оставаться только зрителем. В 1974 он выставил свою кандидатуру в Конгресс и прошел в Палату представителей как реформатор новой волны. Еще через два года его избрали в Сенат. Пробыв там четыре срока подряд, Кэннон успел поработать в комитете по делам вооруженных сил, комитете по иностранным делам и специальном комитете по разведке.
Дуглас всегда был кем-то вроде борца с предрассудками, но после выхода в отставку его неортодоксальность стала проявляться
Выйдя из машины, Элизабет сначала поднесла палец к губам, а уже потом поцеловала отца в щеку.
— Не шуми, папа, — прошептала она, — дети спят.
Комнаты Майкла и Элизабет находились на той стороне дома, окна которой выходили к воде. В их распоряжении были спальня, ванная и небольшая гостиная с телевизором. Вторую спальню пришлось превратить в детскую. Будучи в некоторых отношениях суеверной, Элизабет ничего не планировала заранее, до рождения близнецов, так что обстановку детской можно было назвать спартанской: пара колыбелек и столик для пеленания. Стены оставались бледно-серыми, пол голым. Стремясь добавить уюта, сенатор принес с веранды старое плетеное кресло-качалку. Пока женщины укладывали детей спать, Майкл и Дуглас уселись внизу у камина с бутылкой «мерло». Элизабет спустилась к ним через несколько минут.
— Как они? — спросил Майкл.
— Все хорошо. Мэгги еще немного посидит с ними. — Элизабет хлопнулась на диван. — Налей-ка мне стаканчик, Майкл, да побольше.
— Тяжело, милая? — спросил Дуглас.
— Мне и в голову не приходило, что будет тактяжело. — Она приложилась к бокалу и, откинув голову, закрыла глаза. — Без Мэгги я бы просто свалилась с ног.
— В этом нет ничего плохого. У тебя тоже была няня, и твоя мать не работала.
— Работала, папа! Заботилась обо мне да еще разрывалась между тремя домами, пока ты был в Вашингтоне!
— Неудачный ход, Дуглас, — пробормотал Майкл.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Да, твоя мать работала, но не в офисе. Откровенно говоря, я вовсе не уверен, что матери должны работать. Они нужны детям.
— Что я слышу! Поверить не могу! — всплеснула руками Элизабет. — Дуглас Кэннон, великий либерал, считает, что матери должны сидеть дома с детьми и не работать. Жаль, этого не слышит Национальная организация женщин. Боже мой, под безнадежно либеральным экстерьером бьется сердце консерватора, хранителя семейных ценностей.
— А как же Майкл? — спросил Дуглас. — Он ведь в отставке. Разве он тебе не помогает?
— Некогда, — подал голос Майкл. — По вечерам мы с парнями катаем шары в клубе.
— Майкл очень мне помогает, — сказала Элизабет. — Но — простите, что так говорю — отцы только на это и способны.
— Как тебя понимать? — недоуменно спросил Дуглас.
Прежде чем Элизабет успела ответить, на столике зазвонил телефон.
— Почти как в пословице, — усмехнулся Майкл, — спасен гонгом.
Элизабет подняла трубку.
— Алло? — Секунду-другую она молча слушала, потом сказала: — Да, он здесь. Подождите, пожалуйста. — И, повернувшись к отцу, добавила: — Это тебя, папа. Белый Дом.
— Белый дом? И что же им понадобилось от меня в десять часов вечера да еще в пятницу?
— С тобой хочет поговорить президент.
Лицо Дугласа отобразило нечто среднее между раздражением и недоумением. Тем не менее он поднялся и, прихватив бокал с вином, подошел к Элизабет и взял у нее трубку.