Сезон охоты
Шрифт:
Мне почему-то хотелось так думать, и я думала, чувствуя неудержимое приближение дремы. Да, еще минута — и я засну. Я зевнула и снова улыбнулась. Вконец озадаченный Виктор тоже… улыбнулся. Наверное, для того, чтобы не чувствовать себя дураком. Или это блаженное выражение моего лица так на него подействовало? Смогло высечь божью искру из этого гранита? Теперь уже себя я склонна считать Прометеем. Каково это — быть прикованным к скале… Где-то в глухой Скифии… Ревет ветер и… орел…
— Пулю я удалила, — раздался бодрый голос словно с небес, — кость не задета. Эй, Бойкова, не спи — замерзнешь!
— А я и не сплю! — встрепенулась я.
Неземной голос оказался Ленкиным сопрано. Она стояла перед нами собранная и строгая.
— Он еще под действием анестезии. Очнется, дайте ему обезболивающее. И перевязки — два раза в день. У вас есть где?..
— Найдем, не волнуйся, — с энтузиазмом отозвалась я.
— Я за него, — ткнула большим пальцем через плечо Ленка, — волнуюсь! Берите его и…
Она улыбнулась.
— Лена, ты так меня выручила! — бросилась я ей на шею, когда Виктор скрылся за ширмой.
Я достала из кармана пять десятидолларовых бумажек и сунула в карман ее халата.
— Ты что, Бойкова! — покраснела и отстранилась она. — Я не за это…
— Купишь детям «Милки уэй», — засмеялась я.
Она попробовала всучить мне доллары обратно, но теперь уже я возмутилась и даже рассвирепела.
— Бери, а то в окно выкину! — пригрозила я.
— Тихо ты!
— Не знаю, как тебя и благодарить, — с чувством сказала я.
— Уже отблагодарила, — вздохнула Ленка, — ну что мне с тобой делать?
— Да перестань! Ты же не обязана…
— Слушай, прямо какой-то «Военно-полевой роман», — усмехнулась она, — где хоть вы этого нашли? Может, теперь по совместительству еще и над заблудшими душами опеку несешь?
Я знала, что Ленкина ирония такая же острая, как и скальпель, которым она привыкла орудовать.
— Это наш, Лена, коллега, — серьезно и даже торжественно сказала я, — а барахло на нем для конспирации.
— А я наклоняюсь и удивляюсь, — засмеялась она своей рифме, — что это от него не пахнет. От бомжей-то, сама знаешь, как несет! Щетины нет… А на лице словно клей резиновый высохший…
Скорее всего это и был резиновый клей, при помощи которого Лютиков искусственно, но не слишком искусно состарил себя.
— Не поднаторел товарищ наш еще в вопросах конспирации, — с наигранным сожалением ответила я, — но ничего, у него еще все впереди!
— Ой, Ольга, сколько я тебя знаю, ты все такая же смешная!
— Работа… — выразительно вздохнула я, — на психику действует! — Я покрутила пальцем у виска.
— Ладно, — махнула она рукой, — у меня времени в обрез, — она озабоченно взглянула на часы.
Мы прошли с ней за ширму. Лютиков лежал бледный и осунувшийся. Я помогла Виктору надеть на Ромку пальто и снова принялась благодарить Ленку.
— Смени пластинку, Бойкова, — со снисходительной иронией посмотрела она на меня.
— О’кей. Если что, звони.
— Ты тоже звони. Если консультация нужна да и так просто…
Подхватив нашего больного, мы тем же самым методом транспортировали его до машины.
В этот самый момент к дверям больницы подкатила «Скорая». Вышедшие из нее санитары вынесли носилки. Я, помогая транспортировать Романа, кинула в их сторону любопытный взгляд. Вот еще один несчастный, подумала я. Мужчина, лежавший на носилках, хоть я и взглянула на него лишь мельком (ну не до того сейчас, чтобы разглядывать его), показался мне определенно знакомым. Его темные волосы и нос с горбинкой запечатлелись в моем мозгу, словно на моментальной фотографии, сделанной «Полароидом». Но в то мгновение у меня не было сил напрягать свою память.
Санитарам, как, впрочем, и нам, не удалось избежать вопросительных взглядов остолбеневших зевак. Никак не отреагировав на вопрос, застывший в глазах добропорядочных граждан, молодцы в белых халатах понесли носилки к приемному покою, а мы принялись усаживать-укладывать Лютикова на заднее сиденье. Наконец, проделав все необходимые действия, отправились ко мне домой.
Слава богу, никто нас больше не преследует! Иначе у меня бы случилась истерика, да, да, самая настоящая.
И только когда мы почти добрались до дома, правда, не на такой скорости, на какой гнали к больнице, до меня как-то само собой дошло, где я могла раньше видеть того человека на носилках. А видела я его не далее как сегодня. Лицо этого брюнета я «сфотографировала», когда он стрелял из своей «пушки» с глушителем в Лютикова. Это человек из серой «копейки», которую протаранил трамвай, по счастливой случайности не расплющивший в придачу и нас.
У подъезда дежурили две бабульки. Закутавшись в пуховые платки, они вышагивали, проходя, наверное, за день не меньше пяти километров каждая. С ними я по соображениям вежливости, конечно, здоровалась, но как звать-величать этих дряхлых «синичек», не ведала. Я сделала морду кирпичом и, помогая Виктору открыть дверь и извлечь Ромку, вошла следом за ними в подъезд. Эта сцена не смогла уберечь нас от критического шамканья старушек:
— Хотя бы меру знали, а то напьются… на ногах не стоят.
Хлопнувшая подъездная дверь не позволила услышать окончания этой обычной в таких случаях сентенции. Мы поднялись в квартиру.
— В гостиную, — скомандовала я.
Мы уложили Лютикова на тахту и только тогда сели в кресла и перевели дыхание. Я сняла шубку, проклиная себя за то, что вообще ее надела. В куртке я несомненно чувствовала бы себя более комфортно.
— Ты как хочешь, а я — в душ, — крикнула я Виктору из прихожей.
Виктор находился в гостиной подле Ромы, поэтому я не сподобилась увидеть его равнодушный кивок. Под душем я провела не более пятнадцати минут, поздравив себя с пробудившейся во мне под давлением обстоятельств способностью совершать водные процедуры в таком аскетическом режиме. Дело в том, что я привыкла нежиться в ванне часа по два. Особенно после таких вот пробежек, погонь и поднимания тяжестей. Это (ванна, конечно) очень расслабляет и, я бы даже сказала, просветляет. Только в ванной меня посещает чувство безопасности, как ни вздорно и ни банально это звучит, чувство полной изоляции от себе подобных. В гостиной, или в спальне, или на кухне ты все еще для них достижима: радио, телевизор, телефон. А в ванной… Конечно, можно и туда прихватить с собой сотовый… если хочешь испортить себе удовольствие.
Растеревшись полотенцем и нацепив махровый халат, я вернулась в гостиную и предложила Виктору последовать моему примеру. Он немного смутился — я прочла это в его глазах. Но потом, видно, решив, что никакой вольности в этом нет, пошел в ванную.
Лютиков спал. Я тоже была не прочь растянуться на своей удобной кровати и вкусить прелестей Морфея. Но памятуя о двух мужчинах в моей квартире, наоборот, решила взбодриться и отправилась на кухню готовить кофе. Оттуда же и позвонила в редакцию. Ответила обеспокоенная, как она сказала, «нашим исчезновением», Маринка. Я вкратце рассказала, что с нами приключилось, из уважения к ее ранимому самолюбию.