Сфагнум
Шрифт:
— Обычно вороны ровно летают, — неодобрительно выдал Серый, — и стаями. Их когда на деревьях много сидит, насрать на голову могут. А эти какие-то ненормальные.
— Их бы зажарить, — мечтательно произнес Хомяк. Ему снова хотелось есть.
— Сейчас колдуна найдем, он нас жабами угостит, — урезонил его Серый. — Давайте прикинем, идти куда нам.
Приятели забрались на авто и всмотрелись в горизонт. Болото местами перемежалось чахлым кустарником, в стороне блестел голыми стволами и мертвецки раскоряченными ветвями высохший лес, из которого болото высосало все соки. Кое-где были видны страшные черные прорехи непроходимых трясин. Обрезая землю, вдали сверкала большая вода — озеро или затопленные дождями километры мхов. У кустарников, гостеприимно пыхтя дымком, была отчетливо видна небольшая деревянная хатенка, укрытая кроной дерева.
— Бля, не знаю, как такое может быть, — удивленно сказал Шульга. — Дом ближе стоит. Чем в прошлый раз. Ближе, однозначно. Может, машину просто вынесло как-то. Тут же протока рядом. Хотя какая, на хуй, протока. Это ж не катер, по реке плыть. Не понимаю.
— Может, это другой дом, — пожал плечами Серый, — хотя я его на этом месте не помню. Не было его тут.
— Не, нормально пацаны, — все-таки нашел логическое объяснение Шульга. — Мы же на болоте. Тут ориентиров нет. Как в тундре. Что-то дальше кажется, что-то ближе. Это еще Эйнштейн объяснил. В теории относительности. Без ориентиров один хуй. Как-то так.
— Запомнил, Шульга, куда идти? — спросил Серый. — Чтоб не как вчера.
— Сегодня по солнцу пойдем. Видите, нам левее солнца надо.
— Левее-правее. Ты выведи главное, — хмыкнул Хомяк. — Вчера тоже сплошные лево-право были. Перпендикуляры и биссектрисы.
Шульга пристыженно спрыгнул с машины, присел от отдававшейся в мышцах боли.
— Колумб тоже не сразу Америку нашел, — защитил он себя. — Сначала Индию открыл и вообще плутал много.
На травках и кустарничках брильянтами поблескивала роса. Попадались украшенные огромными каплями паутины, похожие на ожерелья из драгоценных камней. Идти было куда проще, чем ночью: места казались суше, ноги не вязли, осока и кочки не уходили вниз, даже воды вокруг было куда меньше. Сверху кружили вороны, каркая весело и шало. Время от времени они улетали далеко вперед и принимались кружить друг за другом, как чаинки в чашке, в которой только что размешали сахар.
— У меня в детстве рогатка была, — начал мысль Хомяк, мечтательно поглядывая на птиц, но развивать ее не стал, экономил дыхание.
Шли без палок, поэтому прежде, чем ступить, Шульга осторожно ощупывал площадку ступней, пытаясь кожей ощутить, надежна ли она, не уйдет ли под воду. Однако кочки, утопающие в кустиках голубики, стояли твердо, и очень скоро он доверился травам и пошел пружинистой походкой, напевая под нос песню, в которой куплеты из «ДДТ» перемежались припевами из «Мальчишника».
— На тропу вышли, смотри-ты, — проговорил Серый.
— Дымком пахнет, — заметил Хомяк.
Птицы спустились совсем низко и летели прямо над головами приятелей. Хомяк несколько раз пытался схватить одну из них, но та изящно уворачивалась от его растопыренной пятерни. Внезапно Шульга провалился сначала по колено, потом — по ляжки.
— Топнем? — замерли шедшие сзади.
— Топнем-то оно топнем, — с сомнением в голосе сказал Шульга, бесполезно пытаясь найти ногой место повыше, — но дым — вон прямо по курсу. Если в обход заберем — заблудимся, как дед Мазай и зайцы.
Цепляясь за пышные копны аира, страхуя каждый шаг, он двинул вперед. Глубже не становилось, более того — под ногами был не торф, а замокшая трава, которая держала тело на поверхности, не давала уйти вглубь.
— Тут безопасно пока. Вы, главное, шаг в шаг, — говорил Шульга. — А то мало ли. Палок, чтобы вытащить уже нет. И топор — гниль какую срубить — тоже просрали.
Медленно, по шагу в минуту, они подошли к плотной стене из кустов орешника и молодой лозы. Над кустами вился дым, и слышна была жизнь. Шульга попытался пробиться сквозь кусты, но лишь оцарапался.
— Вот если б не знал, что там живут, если б сам не видел. — сказал он, обходя кустарник по окружности. Стволы лещины в одном месте расступались, пропуская внутрь, бочком, в полоборота. Пройдя несколько шагов вперед по колено в воде, Шульга вполголоса скомандовал:
— Сюда вроде.
Еще чуть-чуть, и вода стала постепенно отступать, обозначая твердые кочки. Начался берег, встретивший их зарослями огромной, в рост человека, крапивы. Шульга, ойкая, раздвигал ее, злясь на птиц, которые кружили теперь прямо над ним и весело перекаркивались. Было видно, что зрелище ойкающего двуногого доставляло им радость.
Наконец, закончилась и крапива — вся троица вышла на ровную площадку, на которой по-утреннему потрескивал костер. У огня копошился мужчина вполне обыденного вида: одет он был в тельняшку и бахилы, лицо украшали пышные капитанские усы.
— Здрасьте, Петька! Здрасьте, Васька! — улыбнулся он, распрямившись.
— Нас вообще-то Серый зовут, — сказал Серый. — И Шульга, Хомяк.
— А, — посмотрел на них мужчина, — я не вам «здрасьте» говорил. Я им «здрасьте» говорил, — он кивнул на птиц. — Это друзья мои. Петька и Васька.
— Это вы про ворон что ли? — нахмурился Хомяк.
— Сам ты ворона, — усмехнулся мужчина. — Это не вороны, а вороны, — мужчина сделал ударение на первый слог. — Ворона — птица дурная, стадная. А ворон умнее некоторых человеков. Он и говорить может, но не абы с кем.
— А вас Степан зовут? — почтительно обратился к нему Шульга, помня о том, что от расположения колдуна зависит их здоровье, судьба, а также продолжительность жизни.
— А меня Степан зовут, — согласился мужчина.
Шульга всмотрелся в его черты. Росту он был примерно такого же, как и тот Степан, которого они с Хомяком помогали сносить с дороги в деревне Буда. Но все мужчины деревни Буда были примерно одинаковы ростом. Черт лица того, первого, Степана он не запомнил, но капитанских усов у него точно не было.
— Вы — Настенин отец? — широко улыбнулся Шульга. Когда он начинал об этом спрашивать, ему казалось, что он мог бы продолжить этот вопрос какими-то теплыми словами о своих отношениях с девушкой, но, глядя на посуровевшее лицо Степана, осознал, что ничего существенного, например: «А я — ее жених», — произнести не может.
— Как Настенка, кстати? — спросил Степан так, как если бы он говорил про хорошо знакомого ему, но не родственно близкого человека. — Не обижают ее кибальчиши заезжие?