Сфера Маальфаса
Шрифт:
Далеко за холмами отчаянно завыла, заплакав, собака.
К утру следующего дня события ускорили свой ход, неотвратимо стремясь к ожидаемой скверной развязке и порождая новую волну слухов. Большая часть гарнизона Виттенштайнов покинула замок, сложив с себя ставшее опасным бремя верности. Подспудный страх перед инквизицией сделал свое дело, оказавшись сильнее открытых угроз, осады, клинков, стрел и приказов. Тильверт фон Виттенштайн метался, тщетно пытаясь остановить людей. Хозяйка не удерживала беглецов. Кто-то удалился молча, опустив глаза, двое-трое отказались от причитающейся за последнее время платы.
Однако даже доверенные лица Гагена, по прозвищу Капеллан-Придира, не силах предусмотреть все, и к вечеру того же дня дело повернулось неожиданным и неприятным для слуг Империи образом. Сначала на горизонте, на уже просохшей после грозы дороге, как всегда, показалось облачко пыли, потом оно превратилось в хорошо вооруженный отряд. Всадники, покрытые густым слоем дорожного праха, исчезли в воротах замка, решетка немедленно опустилась, мост был поднят, на шпиле взвился родовой вымпел Виттенштайнов, и старинная крепость неукротимых баронов вновь замкнулась в мрачной неприступности.
После того, как вновь прибывшие очистились от пыли, их командир оказался уже знакомым нам Дайгалом, а прочие очень походили на вольных альвисов. Новоявленные защитники замка, затворив ворота, принялись обсуждать положение дел, которое, впрочем, все равно оставалось незавидным. Борьба кучки людей с Империей могла кончиться единственным образом, и все мыслимые усилия обещали лишь слегка отодвинуть гибельный финал…
Когда два дня спустя резиденцию Виттенштайнов вновь посетил «скромный ученый Людвиг», его приняли. По крайней мере, внутрь «богослова» пропустили безо всяких препятствий.
– Хвала святому Иоанну! Рад видеть вас в добром здравии, благородная дама.
– Я не желаю вам нездравия, но видеть вас совсем не рада.
– Приму это к сведению! Верные слуги Господа и Империи не должны предаваться суетным обидам. Поэтому обратимся-ка лучше к нашему делу. У вас было время на размышление, благородная дама. Вы хорошо подумали? Теперь я жду вашего ответа.
– Мне нечего сказать вам, никто из моих людей не склонялся ко злу. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
– Понятно. Однако обращение со злом и его носителями, знаете ли, требует некоторой практики и даже, я не побоюсь этого слова, является своего рода наукой и искусством одновременно. У вас нет этого умения, баронесса. Почему бы вам не обратиться за опытом и помощью к человеку более опытному… ко мне, например?
Людвиг не без тайного удовольствия отметил, что его прекрасная собеседница едва сдержала готовый взметнуться снопом жалящих искр гнев.
– Искренне верующему в высшую защиту не нужна эта ваша наука!
– А я бы на вашем месте не зарекался, знаете ли, судьба может повернуться по-всякому… Вы верите в высшее добро?
– Верю!
– Тогда
– Абсолютным злом? Какое абсолютное зло вы нашли здесь? Мы не творили черной мессы, не призывали дьявола, не вершили запретной магии. Вы не со злом сражаетесь, доблестный, а служите благам и властям бренного мира. Рыцарь фон Фирхоф… словами о высшем зле вы прикрываете собственные подлости!
Людвиг внутренне ахнул, на мгновение испытав нечто вроде восхищения, смешанного со снисходительной иронией. Того, что мимоходом, желая лишь уязвить собеседника побольнее, сказала Алиенора фон Виттенштайн, вполне достаточно для обвинения в оскорблении величества. Она женщина, и она безрассудна. Но не глупа. Уже около двухсот лет, с тех пор, как светская и духовная власть слились в Империи воедино, «псы Господа» рьяно защищают интересы правителя земного.
Фон Фирхоф постарался принять подобающий случаю мрачный вид, моментально подавив улыбку.
– Итак, вы отказываетесь?
– Приходится. Мне нечего рассказать вам.
– Тогда мне тем более нечего здесь делать. Но перед тем как я уйду, послушайте одну историю.
Людвиг, почувствовав легкий толчок опасности, отошел к окну и устроился так, чтобы без труда наблюдать за комнатой.
– В одном баронстве, название которого для нас не имеет никакого значения, жил человек. Заметьте, отличающийся изрядными способностями и не обделенный ни природой, ни судьбой. Назовем его для краткости – Адальберт. Как многие хорошо образованные люди, этот Адальберт оказался не чужд желанию оставить после себя некую толику испачканного пергамента, а попросту говоря, отдал дань сочинительству, написал несколько занимательных песенок и хронику жизни тамошнего сеньора…
Ощущение опасности усилилось. Людвиг окинул взглядом комнату. Кажется, по-прежнему никого, кроме него и хозяйки.
– …Сеньор Адальберта, к слову сказать, грамотный не в большей степени, чем его собственный рыцарский конь, по непонятному капризу захотел иметь письменную историю собственного рода и приказал ученому вассалу эту историю написать. Адальберт с охотой принялся за работу, однако вскоре столкнулся с прискорбным отсутствием исторических сведений. Попробуй живописать подвиги какого-нибудь захолустного владетеля, если и память-то о них давным-давно исчезла! Адальберт, впрочем, ничуть не смущался, возмещая нехватку правдивости игрой воображения. Он описывал лица и убранство, одежды, оружие и прекрасных коней, создавая удивительную историю, которая росла день ото дня…
Людвигу показалась, что занавесь в глубине комнаты слегка шевельнулась. Ветерок проник сквозь неплотно прикрытые свинцовые рамы?
– …Однажды в галерее замка, отведенной для изображений предков барона, Адальберт увидел статую. Лицо и одежда ее в точности соответствовали описанным в хронике, но главным было не это. Ужас поразил сочинителя в тот момент, когда он понял, что истукан ранее не существовал! Однако статуя стояла крепко и казалась совсем не новой, напротив, мрамор ее чуть потрескался, а работа выдавала резец ваятеля прежних времен. Адальберт придавил свой страх и промолчал, слуги, гости, сам барон не заметили ничего, искренне считая, что скульптура стоит на своем месте давным-давно.