Сгибла Польша
Шрифт:
— Ах, есть еще и второе? — уже начиная горячиться, спросила Эмилия.
— И очень важное. Я слыхал, как панна графиня делила с воинами труды и усталость походов… Я слыхал…
— Оставим, что слыхал граф Кароль. Что он мне хочет сказать по делу?
— Что панна графиня долго не выдержит… Это грубое сукно… — слегка коснулся он рукава чамары Эмилии. — Вот, оно еще влажно от сырости. Эти сапоги… Скачка верхом по целым часам… Не говоря об опасностях боя… Хрупкое здоровье панны графини… Я слышал о нем… Оно надорвется… не вынесет… Не правда ли, пане Страшевич? —
Молчит Страшевич, боится сказать "да"… Хотя каждое слово Залусского находило живейший отклик в его душе.
— Панна графиня улыбается, — с легкой досадой, не получив ответа, продолжал Залусский. — Но… есть еще одна опасность, о которой мне даже неловко говорить с такой молодой и прелестной особой… А приходится…
— Пожалуйста. Я не девочка… Мне уж почти двадцать пять лет…
— Тем более… Вы поймете легко… и… ужаснетесь… Казаки… Все знают, что они делают с хлопскими девчинами и бабами… А тут на поле битвы, если панна графиня попадет в плен…
— Этого никогда не будет, — вдруг серьезно, сильно заговорила Эмилия. — Пусть теперь граф Кароль разрешит и мне два слова…
— Слушаю… все внимание… Служу графине Эмилии… Слушаю. Но раньше позволю себе молить графиню: пусть она прислушается к моим словам… Пусть вернется к занятиям, ей пристойным, обычным для девиц ее воспитания и круга… Наконец, святое поприще сестры милосердия…
— Где-нибудь, в Ковно, в Гродно, за сто верст от мест, где гибнут мои братья за родину! Когда же, наконец, я могу сказать… Я слушаю терпеливо… И возражу немного… Правда, я слаба здоровьем и силами… Но усталь и нужду сумею переносить не хуже вас, мужчин, граф увидит… Оружие, которое на мне… Оно негодно для нападения, слишком легкое… Почти — ребяческое… Опасность, на которую намекал граф Кароль… она страшна, нестерпима… Особенно — для меня… Но этот кинжал — защитит меня… пригодится, чтобы живой не отдаться на поругание казакам, черкесам, все равно кому…
— Графиня Эмилия!..
— Дай досказать, граф!.. Пусть я мало помогу в битвах… Но… — слабая улыбка озарила лицо Эмилии. — Я все-таки женщина!.. Я — любопытна. Каюсь в своей слабости. Я хочу видеть, как воюют мужчины, хочу восхищаться вашей доблестью…
Пухлое маловыразительное лицо графа расплылось совершенно от самодовольной улыбки.
Находчивая девушка, видя, что стрела попала в цель, заговорила еще решительней.
— Быть сестрой милосердия?.. Довольно и без меня маленьких, робких пани и паненок повсюду… А я не для того приучилась скакать без устали верхом… Попадаю в гвоздь на двадцать шагов… Фехтую, как Maitre darme… Все это для того, чтобы киснуть у постели больных в лазаретах?! Я хочу помогать вам, воинам, там, где вас настигла вражеская пуля, удар копья, штыка… Неужели и это — не мое дело?..
Задумался Залусский. Нерешительный, понять он не может, как это вдруг у него будет под начальством офицер-девушка, хорошенькая, да еще из знатнейшей семьи Платеров!.. Желая отложить дело, смущающее его, он наконец сказал:
— Ну, хорошо. Я не гоню пока графиню Эмилию… и ее войско… Но — ничего обещать теперь не могу… Посмотрим, как покажут обстоятельства… Недели через три мы выступаем к Пшистовянам… Там — поговорим.
Эмилия поблагодарила за такую полууступку и вышла со Страшевичем.
— Видал ты такую пареную булку, Юзеф, когда-нибудь в жизни? — не то гневно, не то весело спросила Эмилия.
— Видал… то есть нет! — растерянно забормотал неизменный обожатель, думавший сейчас совершенно о другом. — А собственно говоря, Эмилия, с одной стороны, если взять… Немного правды было в его словах… А если с другой стороны взять…
— А тебя, если со всех сторон взять, Юзя, — ты не воин, а мокрая курица… Мягче этой булки — Залусского… И — прочь с глаз моих! — сердито кинула ему Эмилия и быстро ушла…
Постоял в нерешительности Страшевич, глядя вслед кузине восхищенными влажными глазами, вздохнул, махнул рукою и быстро, почти бегом зашагал за нею вслед, стараясь не потерять ее в толпе военных, снующих взад и вперед по улицам местечка…
В Пшистовяны пришли утром 4 мая. Здесь стоял на биваке небольшой отряд "партизан", "вольных стрелков Вилькомира".
Не поладив никак с Залусским, прямо к их палаткам подъехала Эмилия. Страшевич и Прушинская за нею неотступно.
Группа "стрелков" лежала на траве, готовясь позавтракать.
— Что это за компания? Шляхтич с двумя мальчиками направляются к нам, посмотрите! — крикнул один из "стрелков".
— Бог на помощь, товарищи! — обратилась к ним громко Эмилия.
— Милости просим вацпана к нашему… если не столу, так… ковру… Закусить чем Бог послал, выпить, что продал Гершко шинкарь за пятерную цену, Иуда треклятый!..
— Благодарствую… Вот мой товарищ Юзеф Страшевич. Панна Прушинская, отважная полька… А я…
— Товарищи… Да это ж Эмилия Платерувна, наша графиня-воин!.. Я ее узнал! — крикнул один из "стрелков".
Все вскочили на ноги, окружили Эмилию.
— Ну, конечно, она! Платерувна! Наша светлая Валькирия!.. Просим милости! Братьями, слугами будем мы для героини Литвы!..
— Но, но, но! Товарищи… Так не годится между братьями! Я вас не зову героями… хотя вся страна об этом говорит… Я щажу вашу скромность… Щадите мою!
— Пусть так… Виват, наш новый товарищ… Виват, Эмилия Платерувна!..
Живой разговор, обмен новостями служит чудной приправой к скромному завтраку "стрелков"… Но едва он начался, в лагере поднялась тревога. Запели трубы, словно выговаривают быстро, настойчиво:
— На ко-ней!.. На ко-ней… По-ско-рей!.. Затрещали барабаны… Забегали люди, пронеслись какие-то всадники.
Один из них задержался у палаток "стрелков".
— Москали из соснового бора выдвигаются… С вашей стороны, на левом крыле… Сулима… Малиновский… Двенадцать пушек… Целая бригада!
Кинул эту грозную весть — и поскакал дальше…
Мигом убрали завтрак свой "стрелки". Изготовились, приникли за деревьями, выглядывают на короткую прямую просеку, в конце которой — прогалина и затем синеет сосновый дальний бор… Из него показались колонны.