Сгибла Польша
Шрифт:
Гордо красуясь на коне, едет Кейстутович, Гелгуд, освобождать Литву, Жмудь Святую от россиян…
Глава III
ВИЛЬНО И ШАВЛИ
— Ежегодно я могу посылать двести тысяч людей на смерть, как пушечное мясо. И в этом — кроется моя сила!
— Высшая Справедливость уничтожает все человеческие права и обязанности. Ее символ — острие штыка!
Вперед,
— Непристойно Гелгуду, Кейстутовичу прирожденному, вступать в свой, Литовский край иначе как через свои дедовские земли.
И только 7 июня нового стиля, потеряв десять дней, вступил в свои Гелгудишки "круль самогитский", как полушутя, полусерьезно он сам называл себя и звали его другие. Оттуда дальше двинулся. Но к Вильне поспел только еще через неделю и 17 июня пришел в Зейны.
Тут, как и всюду, блестящую встречу устроили Кейстутовичу. А кстати, его день рождения подошел. Начал по-своему справлять праздник Гелгуд. Весь штаб, Зейны целые и отряд до последнего человека — не остались трезвы….
А на другое утро пушки загремели от Вильны.
За голову схватился сначала Гелгуд. Он и забыл, что на сегодняшний день назначил приступ к Вильне…
Все отговаривали, объясняли, что время ушло. В городе уже собралось 20 000 гарнизону вместо пяти, как было десять дней назад… Курута с большим корпусом торопился тоже на помощь своим…
— Ничего. Кейстутович не считает своих врагов, а спрашивает: "Где они?" — вспомнив уроки юности, выпалил Гелгуд…
Наступление началось по его приказу. На Поныри, на самое сильное место города, велел вождь направить главный удар… Все отряды, посланные в обход города, чтобы рассеять силы неприятеля нападением с разных концов, были уже на местах… По расписанию — начали на заре 18 июня нападение…
А Гелгуд поспел только 19-го!..
Напрасны были бешеные приступы польской пехоты и безумные атаки конницы…
Крепостные пушки, выставленные в самых опасных местах, косили нападающих, сметали их целыми рядами, дороги и поля устланы были поляками… Уланы польские успели побывать у самых стен и окопов города, заклепали несколько пушек… Но едва сорок человек их вернулось из целого полка…
Вдруг тревога, новый ужас разлился по рядам поляков… Пылит дорога, ведущая в Троки… Еще отряд большой подходит… Россияне, конечно. Они сбоку ударят, совсем размечут Кейстутовича со всем его корпусом… Уже отчаянные познанцы готовились ценою жизни отразить удар… Уже несколько польских пушек громыхнуло, выпустило снаряды в сторону "врага"… и вдруг появился оттуда всадник, мчится во весь опор, белым чем-то машет!
— Стойте! Свои идут! — кричит. — Мы из Ковно. За-ливского вольные партизаны из Плоцка и Августова!..
Радость охватила людей, недавно покрытых потом смертельного ужаса… Помощь знатная… Стали на позицию подошедшие войска. Опять идет бой… Но Курута подошел на помощь Вильне… Ударил на Гелгуда… Тот трезв был на этот раз; видит: слишком неравны силы! Отступать приказал… Быстрое отступление, почти бегство началось. Только всадники Хлаповского прикрывают отступающих, бьются, как обреченные… И успели уйти из-под Вильны легионы Гелгуда. Только потрепали их порядком россияне. Заливскому досталось сильнее других. Стоит он, залпы посылает в город, не знает ничего, не видит, что отступили уже главные силы поляков… И вдруг — повалили на его небольшой отряд почти все батальоны Куруты…
Едва по старой сноровке партизанской рассыпным строем, оставя обоз, в лесу спаслись люди Заливского от плена, от смерти…
Эмилия со всеми в огне была… И отступила со всеми… Но страдала, наверное, больше всех.
Силу свою почуяли россияне… Кольцом, понемногу, окружают корпус Гелгуда, силы которого теперь известны, ум которого теперь взвешен.
— Храбрый индюк! — так отозвался о нем хитрый грек Курута…
Правда, быстро, за неделю, пополнил повстанцами свои регулярные полки Гелгуд. Но тем только испортил хуже дело.
Первая стычка показала его ошибку. Вооруженные разным оружием, дальнобойными мушкетами и обывательскими карабинами, или пищалями, бьющими близко и слабо, стрелки потеряли силу залпа, линия огня "сломалась" во вред стреляющим.
На военном совете Заливский и Дембинский с Хлапов-ским предложили Гелгуду:
— Отпустим вольных людей в их леса. Там они станут хорошими партизанами, не будут портить своей компанией наших солдат, которые и без того распустились, забыли дисциплину и строй!
Вспыхнул Гелгуд.
— Забыли дисциплину… у меня! Мои войска!.. Да если я сейчас прикажу, — каждый один на пушку полезет… Тысячу дьяблов…
— Пьяный человек и на черта полезет, не то на пушку! — проворчал Косе, сам еще сидящий в угаре после ночной попойки. — А правду сказать, солдаты наши теперь больше пьют, чем врага бьют!..
Зверем поглядел Гелгуд, но сейчас же, будто и не слышал слов ненавистного капитана, обратился к Заливскому:
— Пан привык к "лесной войне"… А настоящему, регулярному жолнеру она не идет! Да и не шляхетское дело, по-моему, подобно трусам, крыться по лесам, стрелять из-за кустов… Вести эту "партизантку", как вы, панове, называете… То ли дело грудь с грудью, в открытом поле, в честном бою помериться силами… Отвечать на пулю пулей, ударом на удар…
— И быть битым на каждом шагу, и сигать, подобно зайцам, от российских хортов! Хорошее дело! — обозлясь в свою очередь, кинул желчный Заливский. — Пусть там кто как желает… Хоть на кулачки с медведями литовскими дерется, если умный человек… А я ухожу своей дорогой, в лес… где каждое дерево — пополняет мои жидкие ряды, где за неимением пуль я могу в ямы волчьи ловить врага!
— Я тоже ухожу "вести партизантку"! — подал голос Езекиил Станевич. — Хоть умру не от пушечного ядра, зная, что и я насолил тем, кто пошлет меня на свидание с моей бабушкой…