Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков
Шрифт:
— К утру туман может разогнать, — высказал предположение Александр.
— Ерунда, — махнул штурман рукой в сторону аэродрома. — Это тебе не лето. Туман адвективный, с Азовского моря. Дня на три минимум закрыло. Так что, командир, можно отдыхать и веселиться.
На их голоса вышли Сурдоленко и Агеев.
— А где же ваши девочки, товарищ командир? — спросил Сурдоленко. — Нам сообщили — вам таких красоток доверили…
— Девочки есть, да не про вашу честь, — ответил за Александра Серебряный. — Ты хотя бы одеколоном освежился — до сих пор аптекой от тебя пахнет.
«Ну, началось, —
Сурдоленко ответил с усмешечкой:
— Точно, Ваня, пахнет аптекой. Для тебя ж лекарства ношу.
Агеев громко и искренне захохотал. Серебряный покусал губу.
— Коль носишь, дай тогда таблеточку, а то что-то внутри горит…
В это время в световом пятне от окон столовой появился подполковник Меньшиков. Начштаба запоздало скомандовал:
— Становись!
Не прошло и минуты, как полк выстроился ровной, плотной «коробочкой». Меньшиков зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, поздравлявшего личный состав с 24-й годовщиной Красной Армии, и Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении летчиков, штурманов, воздушных стрелков и стрелков-радистов орденами и медалями.
— А теперь прошу на праздничный ужин, — пригласил жестом в столовую подполковник
Дверь открылась, строй мгновенно рассыпался, и Туманов, словно увлеченный водоворотом, оказался в проеме. Он расставил локти в сторону, чтобы не надавили на поясницу, и его внесло в залитый светом зал со сдвинутыми буквой «П» столами, накрытыми белыми скатертями и заставленными закусками, графинами, стаканами.
Серебряный взял Александра под руку:
— Сядем рядом.
— Экипажем, — уточнил сзади Сурдоленко.
Так и сделали. Серебряный сел справа от командира, Сурдоленко и Агеев — слева, чтобы поменьше пикировались.
На самое видное, центральное, место Меньшиков провел женщин. То ли их необычный наряд — они были в вышитых русскими узорами белоснежных кофточках, на плечах — цветастые платки, — то ли Александр давно не видел женщин, они показались ему премилыми, несмотря на обветренные, загорелые по-летнему лица — весь день на ветру да на морозе.
Меньшиков подождал, пока все уселись и стук стульев и гул голосов затих, попросил наполнить стаканы.
— Товарищи, — сказал он, окидывая всех взглядом. — Сегодня у нас особенный день. Особенный не только потому, что отмечаем двадцать четвертую годовщину нашей славной Красной Армии; сегодня мы и чествуем наших героев-однополчан, удостоенных высоких правительственных наград. Особенный и потому, что рядом с нами сидят замечательные женщины-труженицы, наши русские красавицы, заставляющие хотя бы на миг забыть о войне и обратить внимание на то, что на дворе уже весна. Весна, несущая нам тепло, цветы, волнения, чисто человеческие земные радости.
Я поднимаю этот стакан за то, чтобы весна принесла нам и самую желанную, самую большую радость — победу! Чтоб мы вот так собирались не только по праздникам, но и по выходным, чтобы слово «война» ушло в небытие и чтобы вместо выстрелов пушек мы слышали только выстрелы бутылок шампанского. За победу, товарищи!
8
24/II 1942 г. …Боевые вылеты не состоялись по метеоусловиям…
Меньшиков, распростившись с гостями и посадив их в крытую грузовую машину, предназначенную специально для перевозки людей, неторопливо зашагал в штаб. Настроение было превосходное, спать совсем не хотелось, несмотря на то что встал он рано и целый день мотался по аэродрому, проверяя, как идет ремонт и профилактические работы на самолетах. Надо было как можно эффективнее использовать нелетную погоду, более тщательно осмотреть бомбардировщики, устранить большие и малые дефекты. Обсуждал с командиром БАО план проведения торжественного вечера. Все прошло как нельзя лучше — и подчиненные, и гости остались довольны. И погода как по заказу выдалась: туман дал людям отдохнуть, привести технику в надлежащее состояние — в напряженных боевых делах не до всего доходили руки.
А ветер все усиливается, гонит, рвет туман; вон уже и огоньки папирос метров за сто видны, силуэты домов, деревьев просматриваются. К утру может окончательно распогодиться, и поступит команда на разведку или на бомбежку.
У штаба Меньшикова встретил дежурный по полку и доложил, что происшествий не было, личный состав после торжественного вечера отправился на отдых.
— Пришлите ко мне шифровальщика, — попросил Меньшиков и направился к себе в кабинет — маленькую комнатенку с легкими деревянными перегородками.
Здесь было тепло, тихо и умиротворяюще спокойно. Меньшиков снял реглан и, откинувшись на спинку стула, сладко потянулся, чувствуя, как по телу разливается приятная истома. Все-таки он здорово устал: восемь напряженных месяцев войны с недосыпаниями, недоеданиями, с постоянными волнениями и переживаниями. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются, а сколько их сгорело в воздушных боях, на боевом курсе и над целью, когда кругом полыхали разрывы снарядов; да и на земле, когда в доли секунды приходилось принимать ответственнейшие решения, от которых зависели судьба и жизнь близких ему людей. Потому и во сне он не знает покоя, просыпается через каждые полчаса, как бы ни устал, как бы ни намаялся… Один лишь день передышки, а как легко, как благостно на душе! Еще и оттого, что наконец-то от Зины пришло письмо. Она с дочуркой в Ташкенте.
Минут через пять вошел шифровальщик, немолодой подтянутый старшина, и положил перед командиром папку с поступившими за день секретными документами.
Подполковник расписался в журнале и, отпустив старшину, углубился в бумаги. Здесь были приказы и директивы, инструкции и шифрограммы — документы срочные и важные, одни из которых следовало изучить и запомнить, по другим принять срочные меры. Меньшиков так зачитался, что не заметил, как перевалило за полночь. От дела его внезапно оторвал гул самолета. Кого это в такую погоду нелегкая носит? Он взглянул на часы — ого, второй час! Снял трубку и позвонил на КП дежурному по полетам. Хотя погода была нелетная, аэродром находился в полной готовности к приему и выпуску самолетов.