Шадизарский дервиш
Шрифт:
Несколько камней с остатками искусной резьбы были разбросаны поблизости. Это были очень древние обломки, если судить по тому, как ветра и солнце успели поработать над ними.
— Эй! — позвал Конан. — Олдвин!
— Я здесь, — к великому удивлению киммерийца отозвался знакомый голос, и из-за поваленного ствола показалась растрепанная голова бритунского ученого. — Я здесь и даже жив, как это ни поразительно.
— Вас это тоже изумляет? — спросил киммериец, быстро приходя в себя. — Кром! Мы живы!
— Вот именно, — со стоном Олдвин уселся на поваленный
— Я тоже, — буркнул Конан. — Должно быть, мы как-то выбрались.
— В бреду? — осведомился Олдвин. — Впрочем, подобные случаи описаны. Брат, находясь в бреду, спас сестру-недоумка, и потом никто не мог объяснить, что именно случилось и почему оба не пострадали…
— Вы так рассказываете, как будто всем хотелось, чтобы они пострадали, — заметил Конан.
— По большому счету, да, — пожал плечами Олдвин. — Это было дело о наследстве. Но дети спаслись.
— Хорошая история, — вздохнул киммериец. — В конце концов, не имеет значения, как мы очутились здесь. Будем смотреть правде в глаза: мы живы, у нас нет ни лошадей, ни воды, ни припасов, и мы — посреди пустыни. Прекрасный способ умертвить нас наиболее болезненным и долгим способом.
— Вы сами не верите в то, что говорите, — рассердился бритунец. — Вы что, хотите испугать меня?
— Да, — сказал Конан.
— Ну так вам это удалось! А теперь давайте перейдем к делу, — Олдвин вздохнул. — Что вы предлагаете?
Конан не ответил. Насторожившись, он вытянул шею и пристально всмотрелся в какую-то темную точку, которую только сейчас заметил впереди, за барханом.
— Тише! — остановил он приятеля, подняв руку. — Там кто-то есть.
Конан встал и вытащил из ножен кинжал — единственное оружие, которое у него еще оставалось.
— Оставайся здесь, — бросил он бритунцу, — я посмотрю, что там творится.
Он заскользил по песку, готовый в каждое мгновение схватиться с неведомым врагом. Олдвин, не на шутку встревоженный, следил за ним.
Неожиданно Конан остановился, сунул кинжал в ножны и рассмеялся.
— Сюда! — крикнул он Олдвину. — Сдается мне, я нашел разгадку нашего спасения!
Эпилог
Маленький городок Гоэ вырос на краю пустыни, как растут грибы после дождя. Должно быть, когда-то здесь была просто стоянка караванов, но постепенно вокруг коновязей начали возводить сараи, хижины, места для ночлега путников. Теперь Гоэ превратился в процветающий городок, население которого представляло собой пеструю смесь потомков самых разных народов и племен. Казалось, каждый караван, изо всех стран Хайборийского мира, оставил здесь потомство. — Трое путешественников сидели на ковре, расстеленном прямо на песке, под небольшим тростниковым навесом, и пили сильно разведенное вино. В качестве ужина им подали лепешки, смазанные топленым маслом. Песок остывал, пустыня нехотя отдавала ночи свое тепло.
— Не нужно господам еще чего-нибудь? — с приторной любезностью осведомился харчевник, кривоногий чернокожий человечек со сморщенным личиком.
— Нет, — ответил киммериец. — И оставь нас в покое.
— Хорошо-хорошо, — закивал человечек. — Как будет угодно господам.
Он отошел, но остановился так, чтобы иметь возможность наблюдать за этими тремя гостями. Кое-что в их облике настораживало опытного харчевника — а уж он-то на своем веку немало перевидал путешественников, самых разных, и о каждом мог быстро составить довольно точное представление.
Эти трое были явно не такими, как все. Рослый киммериец казался самым опасным во всей троице. Его огромный рост, широкие плечи и могучие мышцы вызывали у коротышки-харчевника почти мистический ужас. Черная грива спутанных волос свидетельствовала о необузданности нрава, а ярко-синие горящие глаза выдавали человека, готового в любое мгновение вспыхнуть гневом.
Именно поэтому харчевник не стал спорить и подал в обмен на две медных монетки (все, что завалялось в кошеле у Конана) кувшин вина — правда, разбавленного почти до прозрачности, — и три лепешки, да еще с маслом.
Второй путешественник вызывал куда меньше вопросов и опасений. Несомненно, он являлся бритунцем. Одежда его пообтрепалась, но когда-то она была довольно щегольской и, вероятно, составляла предмет некоторой гордости своего владельца. Он все время оглядывался по сторонам, время от времени задерживая задумчивый взор то на одном предмете, то на другом. Очевидно, пытался запомнить увиденное.
Харчевник слышал, как он со вздохом обратился к своему рослому спутнику-варвару:
— Как жаль, Конан, что я потерял мои таблички и все мои записи, сделанные по пути!
— Вы всегда сможете восстановить их по памяти, дружище, — прозвучал ответ варвара.
— К сожалению, у меня плохая память, — сокрушенно сказал бритунец. — Поэтому я все и записываю.
— У вас плохая память именно потому, что вы все записываете, — возразил Конан. — Вот если бы вы не умели писать, вы хранили бы каждое впечатление в уме. Цивилизованное человечество сильно проиграло, когда обратилось к письменности. Здешние так называемые «дикари» знают наизусть генеалогию своего рода до шестидесятого поколения, а кроме того могут рассказать вам тысячи преданий
своего племени. И все потому, что они не имеют письменности.
— Я это учту, — сказал бритунец, глаза которого разгорелись при мысли о том, что он, быть может, сумеет послушать предания дикарских племен (и за писать их для последующего доклада в Академии).
Некоторое время они молча насыщались.
Третий их спутник был молодым человеком, зим, быть может, двадцати с небольшим. Судя по внешности, его можно было, скорее, принять за единоплеменника ученого бритунца, нежели за сородича верзилы-киммерийца. Волосы у него были светлые, глаза — бледно-зеленые, с желтоватыми точками вокруг зрачков. Вообще же он был, что называется, невзрачный и щуплый. Это впечатление усиливалось неуверенной, какой-то приниженной манерой держаться.