Шаг в бездну
Шрифт:
Солнце медленно плыло в сторону запада. Хотя на часах Проводника была только четверть второго, по солнцу казалось, что уже часа четыре, если не пять. Он не умел точно определять время по солнцу, но примерно мог сказать, если других альтернатив не было. Интересная штука — время. Тут и там, оно всегда разное, подчиненное только каким-то своим законам.
Дойдя до второго дерева, он узрел ту же самую картину, что и с первым, то есть ни-че-го. Это обстоятельство несколько поумерило его уверенность, что он найдет здесь что-нибудь.
Но ведь чувствую же! — не унимался его внутренний голос. — Должно быть что-то. Обязательно. — И тут же голос сменялся на другой. — Что если дело не в деревьях?
Задержав взгляд на третьем, последнем дереве, он шумно выдохнул. Уверенность
Стоит, — подумал он, — определенно.
Солнце все ближе шло к закату, приобретая все больший красноватый оттенок. Ранее чистое, безоблачное небо теперь нехотя куталось в пушистые, подкрашенные оранжевым подушки. Вздохнув, Проводник пошел к последнему дереву. В конце концов, он мог вернуться обратно через дверь — она до сих пор стояла в центре треугольника и за все время его пешей прогулки никуда не делась. Так что проблема возвращения хотя бы в бетонные джунгли отпадала. Продолжая идти, он думал о Кореллии и ее имплантах. Их как-то надо было извлечь или на худой конец просто отключить, но так, чтобы не навредить девушке. Ей и так досталось с последних приключений, а новые травмы явно не добавят сил для возвращения домой.
Проводник усмехнулся.
Дом. Что это слово для него теперь значило, да и значило когда-либо вообще? У Кореллии есть свой дом. Место, которое она таковым считает. Куда она может вернуться после долгого (удачного ли, неудачного ли — неважно) путешествия. У нее есть дом. Что не скажешь о Проводнике: бродяга, потерянный во времени и пространстве, который забыл, что в действительности значит это слово — дом. Он всегда стремился вернуться в свой мир, свою реальность, там он чувствовал себя нужным… но лишь отчасти. Всем было плевать, жив он или умер где-нибудь в вонючей канаве. Но, тем не менее, он хорошо выполнял свою работу, и хотя бы часть людей ценила его за это. Царящее кругом безразличие он начал чувствовать уже тогда, после смерти родителей. Он не знал, как в действительности это случилось, лишь со слов деда, который и то, не сразу обо всем рассказал. Проводник не винил его за это: пятилетнему ребенку куда проще поверить, что родители уехали в важную командировку, чем в их смерть.
Потом он, конечно же, узнал. Водитель "камаза" не то был пьян, не то заснул за рулем, но результат, как ни крути, вышел ужасным: тяжелая машина протаранила на полном ходу "копейку", внезапно вырулив на встречную полосу. Родители тогда ехали в Екатеринбург, навестить родственников. Не доехали. Когда машины пронзавшие ночь голубыми вспышками оказались на месте аварии, все ее жертвы были уже мертвы.
Под опеку его взял дед. Но даже тогда он все равно чувствовал безразличие. Дед, Василий Прохоров, старался дать внуку надлежащее воспитание, что, в общем-то, не мешало ему больше внимания уделять церкви и служению Господу. Как следствие — Проводник воспитал себя сам. Дом, где он жил, не вызывал у него чувства чего-то родного, близкого. Это место было для него чужим, никогда не находило отклика в его сердце.
Наконец он оказался у последнего дерева. Снова повторился ритуал осмотра ближайшей к нему территории. И ничего. Проводник выругался.
— Да что за… везет как утопленнику!
Он посмотрел на закат. Красный раскаленный диск уже давно коснулся линии горизонта, медленно и лениво прячась в его глубинах, готовый вскоре исчезнуть. На темнеющую скатерть небосвода кто-то рассыпал мелкие, пока еще плохо различимые мерцающие крошки. Проводник сел под деревом. Засек время: двадцать минут. После этого он встанет и вернется обратно, к двери. Из нее так никто и не вышел за все это время, что навевало не самые хорошие мысли. Что если дверь теперь стала просто бесполезным куском обработанного дерева, этаким памятником неизвестно чему в чистом поле? Откроешь — а там та же зелень.
Хоть замучайся с ней, — мысленно хмыкнул он, — все равно никакого толку.
А может, все дело в разной скорости хода времени. Этот вариант был наиболее оптимистичным. Посидев так еще немного, Проводник в очередной раз пожалел, что нет сигарет. Хотя курить хотелось скорее от безделья, чем с привычки. Последнее время он вообще редко об этом вспоминал.
Главным вопросом теперь было дальнейшее развитие событий. В городе ему делать определенно нечего: ни денег, ни документов у него нет. Стоит лишь раз засветиться перед патрулем, и ему обеспечат не только теплый и радушный прием, но и роскошные апартаменты с замечательной едой. И тогда можно всерьез и надолго забыть о каких-либо перемещениях… не говоря уже о возвращении. Так же интересной задачкой было, как же попасть в палату Кореллии, минуя это живописное место.
Как всегда: много вопросов и ни одного удовлетворяющего ответа.
Он посмотрел на часы. Время отдыха почти истекло.
— Семь с лишним часов, — он присвистнул. — Да, дорогие мои, время летит незаметно!
Он оторвал кончик травинки и взял его в рот. Сразу почувствовался резкий горький привкус. Проводник поморщился и выплюнул травинку, с сожалением вздохнув.
Поднявшись на ноги, он пошел к двери. Уже совсем стемнело. Последние следы заката стерлись, уступив место ночи, щедро усыпавшей темное небо маленькими сверкающими бриллиантами. Пока он шел, темнота сгущалась, окутывая все, словно стремясь стереть все окружающее. Звезды мерцали над головой не принося никакой пользы: казалось, они лишь усиливали ощущение обволакивающей темноты. Ни фонарика, ни спичек у Проводника не было, о чем он неоднократно вспоминал, идя почти на ощупь в сторону, где предположительно все еще стояла дверь. Кое-как ему все же удалось ее разглядеть, едва не пройдя мимо.
Проводник открыл дверь. За ней был больничный коридор, внезапно обрывавшийся пропастью около порога.
— Восхитительно, — пробормотал он. Лицо его никак не изменилось, но мрачные мысли уже наплывали медленным, тягучим потоком. Он закрыл дверь. Открыв ее снова, он не увидел ничего, кроме черной пустоты. На этот раз дверь он захлопнул.
Сразу захотелось как-нибудь крепко выразиться. Он промолчал, поскольку выражать свои эмоции было не для кого кроме себя. Смотря перед собой, он уже ничего не видел кроме окутавшей все темноты. Дверь все так же была перед ним; он ее не видел, но мог свободно до нее дотянуться и потрогать, если вдруг захочется. Мрачнел он с каждой минутой — вывод напрашивался сам: дверь больше не вернет его обратно. А с этим надо что-то делать. Не оставаться же черт знает где, посреди поля.
Внезапно в голову пришла запоздалая мысль. Проводник обошел дверь и открыл ее с другой стороны. Перед ним была больничная палата. Белые стены, две кровати, стоявшие напротив друг друга, у каждой тумбочка. Небольшой стол. За окном все еще был день — значит, время действительно идет с разной скоростью. В этом он лишний раз убедился, переведя взгляд на единственную занятую кровать: Кореллия сидела, подложив под спину подушку, листая какой-то журнал. Он отметил про себя, что белое тут все, включая пижаму, в которую одели Кореллию. Но цвет был не важен: по ту сторону двери все выглядело как фотография. Ни единого движения, ничего — только статичная картинка, будто вырванный кадр из фильма. Кореллия перелистывала страницу, но ни ее рука, ни сама страница не двигались.
Было и кое-что еще. Проводнику казалось, будто перспектива как-то изменена, неправильна. Невозможно было понять, что же с ней не так, но какое-то странное чувство она все-таки вызывала. Так и не сумев понять, что же не так с перспективой, он решил подумать об этом позже — сейчас надо попасть в палату, а размышления подождут.
Оставив сомнения, он шагнул через порог.
Кореллия переворачивала страницу журнала, когда услышала Проводника — но не голос, а мысли. Вот уже три дня она была здесь под постоянным присмотром врачей, которые все как один запрещали активность, призывая соблюдать постельный режим. Один раз в день приходила медсестра, без лишних слов ставила капельницу и уходила восвояси. Делать в палате было нечего, потолок и стены были изучены еще в первый день. Спалось плохо, поэтому большую часть времени Кореллия проводила в молчаливом созерцании этих самых стен и потолка, не испытывая к этому занятию никакого интереса.