Шаг во времени
Шрифт:
– Я с вами, милая, с удовольствием посидел бы подольше, но, к сожалению, мне надо идти, – сказал он, поднимаясь, и стало слышно, как захрустели его суставы.
Продолжая удивлять себя, Аманда открыла было рот, чтобы возразить, но сдержалась и, состроив приветливую улыбку, прошептала:
– Понятно. Приятно было побеседовать с вами.
Сделав шаг в проходе меж скамьями, старик обернулся и подрагивающей рукой провел по ее щеке, чуть выше горькой складки у губ. Впечатление было такое, будто ее лица коснулась паутинка. Он коротко кивнул, затем, взяв за руку, пристально посмотрел ей прямо в глаза, и Аманда ощутила странное умиротворяющее тепло, исходящее из его тонких пальцев.
– Так-так... Сдается, вы – то, что надо, – загадочно проговорил он. Отклонившись, принялся изучать ее взглядом, и, пока разглядывал,
«Что надо» – для чего? – озадаченно подумала Аманда в непроницаемой тишине церкви, сковавшей ее словно плотным покровом. Ее охватила какая-то подавленность, и она почувствовала новый приступ головной боли, о которой совсем забыла – словно ее и не было во время разговора со стариком. – А приступы случаются все чаще, – удрученно отметила она. – По возвращении домой надо проверить зрение. Хворей да болей мне и так хватает».
Невольно она потрогала кулон на тонкой золотой цепочке и смежила веки. «Дерек», – перед внутренним взором возникли до боли родные густые завитки золотистых волос и глаза цвета морской синевы. Когда-то видела эти глаза, пылающие страстью; но позже с горечью наблюдала, как взгляд их становился холодней и как потом, в конце концов, застыло в них пустое равнодушие.
Стиснув кулон, она почти рада была, что его острые края врезались ей в ладонь. «Господи, – возмутилась она, – я же давно разделалась с этим! Так зачем же ношу этот символ недолговечной привязанности? Нет, это не память об ушедшей любви. Ношу, потому что красивый, – твердо решила она, – к тому же, он всегда напоминает мне, что любовь – лишь иллюзия, придуманная сентиментальными литераторами прошлого века. – Опустив кулон за вырез платья, собралась встать. – Хватит отдыхать. Вперед, Аманда!»
– О черт! – выругалась она вслух, спохватившись, что не расспросила этого «милосердного самаритянина», как выбраться отсюда. Взглянула на обложку брошюры. Написано: «Часовня Гросвенор, построена в 1730 году». Ей показалось знакомым это название; возможно, видела в своем путеводителе, который, к сожалению, опять забыла в гостинице. «Так, – принялась соображать она, – шла я по улице Северная Одли-стрит. Заболели ноги, стала искать пристанище и заметила эту часовню с милым садиком позади нее, а на соседнем здании была табличка «Публичная библиотека района Мейфэр». Значит, если пойду в том же направлении, то приду к площади Гросвенор-сквер, а оттуда до Оксфорд-стрит – рукой подать. Единственная проблема – продраться на двоих сквозь толпы людей, которых к вечеру всегда полно на этой улице. Вчера так толкнули, – вспомнила она, – что оступилась и чуть не грохнулась на булыжную мостовую».
Нежданно память воскресила картину, такую живую, что перехватило дыхание: Дерек тащит ее за руку по пляжу в Сан-Диего. Она неуклюже ковыляет за ним, а он хохочет, но с любовью, по-доброму подбадривая ее, и она старается изо всех сил, чтобы не испортить ему настроения.
Вернувшись к действительности, она ощутила прохладу и поняла, что уже почти стемнело. «Надо вернуться в гостиницу, лишь бы удалось найти дорогу к ней. Ну, возьму такси». Вцепившись в спину скамьи предыдущего ряда, попыталась подняться на ноги и, вдруг ощутив слезы на щеках, растерянно замерла. Накатила новая волна слабости, и Аманда бессильно осела. Церковные стены поплыли, и, запрокинув голову, она умоляюще прошептала:
– Смилуйся, помоги! Мне очень плохо...
Она опять попробовала встать, но в тот же момент притихшая головная боль взметнулась обжигающим вихрем. Аманда застонала, и эхо стона словно сдвинуло мрак церкви, он начал наступать на Аманду и обволакивать ее все плотнее и плотнее, пока не поглотил совсем в своих душных глубинах. И вдруг возник чистый луч света, исходящий будто из окна над алтарем, пронзил Аманду, и жгучая боль превратилась в непереносимую пытку. Чуть слышно охнув, она упала боком на скамью и погрузилась во тьму.
Лондон, 14 апреля 1815 г.
Граф Уильям Ашиндон был в гневе. У входа в часовню Гросвенор он с ходу
– Ну, пожалуйста, милорд!..
Опустив взор, он увидел умоляющие глаза Серены Бридж и тут же услышал тяжелую поступь ее мужа, Джереми, спешившего к ним.
– Пожалуйста, милорд, – повторила Серена, – позвольте нам – мне с мужем – самим уладить это.
– Верно, – пропыхтел Джереми, тряхнув растрепанной шевелюрой. – Не следует вашему сиятельству самому разбираться с этим... досадным происшествием.
– Не следует?! – взъярился граф. – Считаю, что при данных обстоятельствах мне не только следует, но даже необходимо разобраться во всем самому. А вы лучше заставьте помолчать эту визгливую плакальщицу! – и отвернулся, махнув на служанку, которая, уткнувшись лицом в передник, безутешно ревела в сторонке. Джереми не замедлил рявкнуть на несчастную девушку.
«О Господи, только этого не хватало, чтобы усугубить мое и без того жалкое положение, – подумал граф. – Месяцами противился настояниям поверенного проявить интерес к девице Бридж, но стоило лишь уступить, так вот к чему это привело! Еще не женат, но уже рогоносец».
Граф, конечно, не был сражен прямо в сердце, но его самолюбие было задето. Ведь одного того, что Аманда предпочла ему человека, типа Космо Саттерли, достаточно, чтобы из его сиятельства сделать посмешище в светском обществе. Он, разумеется, никогда особенно не считался с мнениями этих самозваных блюстителей нравственности, но данный случай выходит за все рамки. Когда он прибыл к Бриджам, чтобы сделать официальное предложение «предмету своего внимания» и вдруг узнал, что час назад эта девица сбежала к другому, он чуть не задохнулся от гнева и унижения. Внешне он, естественно, и виду не подал, оставаясь спокойным и корректным. И именно он учинил допрос злополучной служанке, из которого выяснилось, что Аманда удрала на свидание со своим милым в эту часовню. Это было полнейшей неожиданностью для него – как он заверил себя – и потому он так ошеломлен. Никаких иллюзий относительно своих личных достоинств он, конечно, не питал, ибо не мог слыть красавцем, да и светский опыт его минимален, а уж финансовое положение, – тут он даже хмыкнул. В последний раз, когда он посетил усадьбу Ашиндон, оставшись в пустынном, мрачном доме, он чувствовал себя каким-то привидением, царящим над руинами промотанного наследства. Остался, правда, древний и почетный титул Ашиндонов – весьма желанный товар для таких, как Джереми Бридж.
Аш полагал, что дворянство высокого ранга манит и красивую дочь Бриджа. Казалось, она благосклонно относится к его ухаживаниям – трепещет своими необычайными ресницами, неукоснительно хихикает над каждой шуткой. Но, очевидно, он ошибался.
Используя ее выходку как предлог, он с удовольствием прервал бы все эти многообещающие отношения, но нельзя. Слишком много надежд связано с предстоящим браком, а у него дела в таком плачевном состоянии, что впору отчаяться. «Тем не менее, охотно удавил бы эту глупую пигалицу, – кипел он внутри, решительно шагая к часовне. – Сидит там, обмирает, любовника ждет». Преследуемый по пятам четой Бриджей, он проскочил передний притвор, ворвался в церковь, обвел ее взглядом и мигом обнаружил то, что и предполагал, – она сидела в позе молитвенного ожидания, затаившись в дальнем углу. Серена Бридж ахнула за его спиной, Аманда вскочила и резко повернулась к ним, зашелестев шелковыми юбками. Губы ее раскрылись, приняв форму огромной буквы «О», изобразившей смесь удивления с отчаянием, и она невольно воздела руки, будто защищаясь. Но красивое личико внезапно исказилось от боли, она прижала ладони к вискам, застонала и рухнула на пол. Аш с трудом удержался от гневного окрика. «Думает, стоит свалиться в притворном обмороке – и ее не накажут?!» Он наклонился, взял ее на руки, грубо встряхнул и вдруг замер, затаив дыхание: лицо ее застыло в покое и по нему разлилась сероватая бледность. Он видел смерть многих людей и хорошо изучил ее признаки. Забыв о гневе, приложил ладонь к горлу Аманды и не ощутил никаких биений. Посмотрел на Серену и Джереми и удивился, как растеряны были их лица, какое страдание застыло в их глазах, но это его не разжалобило.