Шаг за край

Сескис Тина

– Где моя шоколадка? – рыкает Бев. – Какая гадина сожрала мою шоколадку? Ангел, ты съела мою шоколадку?

– Эй, Бев, остынь, на этот раз – не я, слово даю. Вон его спроси, – говорит Ангел, указывая на очень высокого, неуклюжего с виду мужчину в синих джинсах и спортивной кофте, протискивающегося в дверь. Он такой огромный, что кроссовки у него здоровые, как весла, зато ноги слишком коротки для его тела, а миловидное лицо делает его похожим на малютку-переростка, мне почти хочется обнять его.

– Не-а, я не брал, Бев, хотя тебе стоило бы держать ухо востро, – произносит Брэд с австралийским акцентом, сопровождая свои слова доброй улыбкой. Только Бев к утешению не расположена, она перестает кричать, усаживается на кухонный стол и принимается раскачиваться вперед-назад.

– Ну,

я сполна натерпелась в этом офигенном доме. Это была моя шоколадка, – тянет она уже жалобно. – Моя шоколадка. – Ругательство звучит у нее почти лаской, соблазном, и я скорблю вместе с Бев об утраченной шоколадке, не зная, что и сказать, вид у нее на самом деле потерянный. Ощущение такое, будто я свидетельница тяжкой утраты.

Ангел встает и подходит к мини-проигрывателю, включает музыку – громко. Не знаю, чья она, но название повторяется раз за разом: «Где была твоя голова?» – что, на мой вкус, смахивает на дразнилку, но Бев, похоже, не против, ее гнев уже погас. Скачущим шариком вкатывается особа, о которой могу лишь предположить, что она подружка Брэда. У нее, маленькой куколки в розовато-лиловом узорчатом мини-платье, идеальное тело и заурядное лицо, как будто их неправильно соединили на кукольной фабрике. Она встает Брэду под бочок и подозрительно смотрит на меня.

– Это Кэт, Эрика, она поселилась в комнату Фиделя, – объясняет Ангел с присущими ей легкостью и дружелюбием, но Эрика лишь зыркает на меня с неприкрытой враждой.

– А кто ей эту комнату дал? Мы даже сдачу ее еще не объявляли. – Голос у нее гадкий, и грубая гнусавость антиподов [6] болезненно отдается на моих струной натянутых нервах.

– Ага, только Кэт была в крайнем положении, ведь так, детка, и это избавило нас от хлопот, – непререкаемо говорит Ангел. Я обожаю Ангел. Она добра и невыразимо хороша, к тому же способна все уладить. Для меня загадка, зачем ей понадобилось жить тут. («Ей бы суперзвездой быть», – думаю, но это уже перед ее четвертой рюмкой водки и после невероятных россказней о ее детстве и воспитании, которым занималась ее нерадивая мать и целая череда «дядей».)

6

Насмешливое название жителей Австралии в Европе.

– Ну а Шанель знает? – тянет Эрика, а я в толк не возьму, о чем она говорит, пока не вспоминаю недружелюбную деваху, которая встретила меня в дверях три рюмки водки тому назад. Тут только соображаю, что с тех пор ее не видела.

– Ага, детка, она знает. Все улажено.

У Эрики глубоко оскорбленный вид, и она тащит Брэда из кухни, как будто поход того в лавку сладостей окончен и малышу время идти домой и ложиться баиньки. Ангел фыркает. Я хихикаю. Не знаю, что в основе: водка ли, начало новой жизни или эти чудаковатые персонажи, – только я едва ли не начинаю самой себе нравиться, в первый раз за много месяцев. Это безумие. Меня жжет стыд, и я напоминаю себе: не оглядываться назад, я делаю то, что для всех нас самое лучшее, – в конечном счете. И теперь выбора у меня нет.

Возвращается смуглый малый, уже ранее виденный, на этот раз он у плиты, готовит свои овощи и довольно успешно делает вонь на кухне, оставшуюся от его бобов, еще хуже. С улицы появляется второй малый с мотоциклетным шлемом под мышкой (от его желтого обтягивающего тело комбинезона пышет жаром и потом) и целует смуглого малого номер один. Они переговариваются друг с другом (по-моему, по-португальски) и не обращают на меня никакого внимания. Ангел улыбается и наливает нам еще по одной.

Такое чувство, словно я знаю Ангел целую вечность. Думаю, мы вошли в жизнь друг друга очень своевременно, нас соединяет печаль, и пусть я не в силах поведать историю своей жизни, ее это не смущает, она так или иначе понимает.

Ангел работает крупье в казино на Вест-Энд, и я не знаю, то ли это жуткий блеск, то ли жуткая нищета, мне прежде никогда не доводилось встречать людей с такой работой. В этом хаотичном доме-коммуналке Ангел живет уже

три месяца, рассказывает она мне в перерывах между кухонными сценами; как сама уверяет, ей нужно местечко, где можно бы затаиться на время, хотя, похоже, и не желает сообщать мне почему, мне остается лишь гадать, что она натворила. Дом этот она нашла через своего доброго знакомого, Джерома, он амбал-вышибала и формально занимает лучшую комнату, хотя, по-видимому, большую часть времени живет у своей подружки в Энфилде. Шанель – кузина Джерома и владелица дома, она выкупила его у родителей и, по словам Ангел, тем доказывает, что она толковый мелкий предприниматель, что сумела превратить в спальные комнаты все помещения, кроме кухни и туалета, и ее слово – закон. Лишь Ангел позволено наведываться к ней, и, как говорит Ангел, хотя Шанель и может быть настоящей сукой, человек она неплохой и вполне сносна, когда узнаешь ее поближе. Мне как-то не по себе становится, надеюсь, что сегодня я больше Шанель не увижу. От водки я слегка шалею, теряю последние силы и говорю Ангел, что мне на самом деле пора в постель. Уже половина десятого, только что стемнело, но жара обволакивает по-прежнему и в кухне все еще противно пахнет.

– Детка, помни, я тебя предупреждала: не ожидай слишком много, – говорит Ангел, когда мы поднимаемся по лестнице.

По ковровой дорожке на ступеньках будто вихрь пронесся – комната ужасна. Матрас омерзителен, стены из щербатых ДСП разукрашены яичной скорлупой персикового цвета, а потому поблескивают в потемках вместе со светом. Стоит один пустой шкаф для одежды из бежево-коричневого пластика. Комната провоняла лежалыми картонками из-под всякой снеди навынос и еще чем-то нераспознаваемым. На ковре толстый слой пыли и бог знает что еще. Мое хорошее настроение испаряется, опять чувствую себя ошеломленной, огорошенной, словно все это не так и я не в том месте. Вспоминаю, что постельного белья у меня нет. Спать на таком матрасе я не могу, это я знаю твердо, только пол выглядит не лучше. «Как моя жизнь скатилась до того, что я оказалась именно тут и именно сейчас? Как она пошла наперекосяк?» Ангел читает по моему лицу.

– Послушай, детка, надеюсь, ты не сочтешь меня слишком навязчивой, но я позже уйду на работу и до утра не вернусь. Почему бы тебе на эту ночь не воспользоваться моей кроватью? Там все в порядке, простыни я сегодня сменила. – И она подталкивает меня к двери, а потом и через лестничную площадку в комнату, в которой кавардак, зато вполне чисто и есть одеяло с вышитыми на нем ромашками. Обнимаю ее и благодарю – и раз, и другой, а едва дождавшись, когда она уйдет, сбрасываю джинсы и насквозь пропотевшую майку и падаю на ее кровать, надежно пристроив полную денег сумку между матрасом и стеной.

На следующее утро просыпаюсь рано и не понимаю, где я. Прокрутила в уме события вчерашнего вечера, вспомнила про рюмки водки, вонь от готовки на кухне, бобы… хибару, которая теперь моя комната. Вспоминаю, что я не в той комнате, слава богу, а в комнате Ангел. Точно, моя комната для жизни не приспособлена. С усилием заставляю себя выбраться из постели, натягиваю вчерашнюю одежду и иду еще раз взглянуть на соседнее помещение. При солнечном свете комната выглядит еще непригляднее, чем вчера вечером, если такое вообще возможно, хотя я и стараюсь, пусть и ненадолго, забыть о своем милом доме в Чорлтоне, где жила до вчерашнего дня. Решаю, что должна что-то предпринять, иначе, честное слово, непременно сойду с ума. Спускаюсь вниз приготовить чашку чая: в это время, наверное, на кухне никого и, будем надеяться, можно будет попросту стянуть пакетики с заваркой и молоко, вот до чего мне хочется чаю. Красный пластиковый чайник выглядит гадко, внутри весь в накипи, а снаружи на нем такой слой грязи, что легко можно ногтем свое имя выцарапать. Все кружки в пятнах, большинство с щербинами. Я полазила по полкам над раковиной и нашла пачку заварных пакетиков. Как раз когда я лью кипяток в самую приличную кружку, какую смогла отыскать, входит Шанель, девица, которой принадлежит этот дом. На ней короткий желтый махровый халатик (на вид потертый), который оставляет открытыми ее длинные худые ноги бегуньи на марафонские дистанции.