Шагги Бейн
Шрифт:
Агнес села в свой шезлонг на почтительном отдалении от матери и ее шайки. Лиззи продолжала читать газету, и Агнес понимала, что наказана. Она пыталась сидеть под солнцем с беспечным видом, но ее глаза постоянно косились на Лиззи в надежде увидеть хотя бы малую толику сочувствия, чтобы облегчить одиночество в ее груди.
На стене над Лиззи появилось новое граффити. Оно выпрыгнуло из ее кудряшек, как «облачко» грязных мыслей: «Не стесняйся, мой дружок… Покажи свой пирожок». Лиззи это граффити могло казаться дружеской просьбой к скромнику-пекарю. Но Агнес понимала, что к чему, и не смогла сдержать смех.
Лиззи оскалилась на
– Что тебе кажется таким смешным?
Она в первый раз открыла рот после благочестивой порки сегодня утром в гостиной, и Агнес несколько секунд взвешивала, чего ей хочется больше: то ли поощрить разговор, то ли пресечь его в зародыше.
– Ничего. Где мой мужичок?
Лиззи ответила со всем спартанским лаконизмом, на какой была способна:
– У пекаря, ест пирожное.
Агнес знала заведенный порядок. Днем в субботу и воскресенье Вулли с внуком проходили около полумили до магазинов – скудного ряда наполовину заколоченных витрин в сумрачной нише, куда, казалось, никогда не заглядывает солнце. Власти вытаскивали семьи из старых глазговских жилищ в этот район, который хотели сделать не похожим на другие, футуристическим, великолепно усовершенствованным. Но в реальности весь район получился слишком суровым, чересчур аскетичным, очень дешевым, ничем не лучше прежних их мест обитания.
Шагги, как послушный мальчик, стоял в пакистанском магазинчике, пока его дедуля покупал упаковку сладкого стаута и четвертинку виски – этого хватало, чтобы прожить субботний вечер и благополучно перейти в священный день отдохновения. Подрастающий мальчик давал Вулли и Имрану тему для разговора, пока алкоголь укладывался в пакеты. Таков был заведенный порядок – ни одному из них не позволялось признавать, что алкоголь переходит из рук в руки, иначе это испортило бы всю игру. Вулли в полутемной пекарне болтал с хорошенькими девушками, а Шагги жадными глазами поедал сладости. Шагги всегда выбирал одну и ту же ярко-розовую бисквитную пирамидку, покрытую красной и белой кокосовой стружкой, а сверху украшенную сахарной конфеткой. Домой он шел очень медленно в тени Вулли, наслаждаясь вкусом своей добычи.
Агнес посмотрела в направлении магазинов, но эту парочку там не увидела. Она поднялась и встала на краю пустыря в своем черном бюстгальтере, запрокинула голову и широко развела руки, чтобы ощутить своей бледной кожей солнечные иголочки. Она поймала косой взгляд Лиззи. На пояснице у нее наливался лиловато-коричневый синяк. Именно это и привлекло внимание ее матери. Агнес провела окольцованными пальцами по следу, оставленному ремнем, и театрально поморщилась.
Лиззи гордо выпрямилась и прошипела:
– Да бога ради, прикройся.
Женщины, чистившие картошку, обменялись сочувственными взглядами, которые говорили о том, что они знают, почему синяки в браке встречаются чаще объятий. И не только у женщин. Уж кто-то, а Агнес об этом и так знала. Она в раздражении рухнула на свой шезлонг, отчего тот непристойно подпрыгнул, как детский хоппер [38] , и в несколько прыжков подобрался к ее матери.
Агнес с наслаждением растянулась на нем, ее кожа начала обгорать, становясь светло-розовой. Она вытянула ногу и, как ребенок, поиграла с подолом желтого платья Лиззи, которая опустила газету и оттолкнула ногу Агнес.
38
Хоппер –
– Ты ко мне не лезь с глупостями, – сказала она. – Еще имеешь наглость показывать мне свою физиономию сегодня утром. – Лиззи сняла полотенце со своих папильоток. Она раскрыла полиэтиленовый пакет, лежавший рядом с ней, и принялась распутывать волосы.
Агнес взяла материнскую расческу с длинными зубчиками и снова растянулась на своем липком шезлонге.
– У меня голова раскалывается.
Лиззи раскрутила одну папильотку, зажала заколку губами.
– Ах, бедняжка. Надеюсь, ты не ждешь от меня сочувствия.
– Ты должна была его остановить!
Теперь Лиззи краем глаза наблюдала за Агнес.
– Должна сказать, миледи, за сорок лет брака я ни разу не видела, чтобы твой отец в ярости поднял на кого-то руку. – Она повернулась к женщинам с картошкой. – Ты знаешь, Мейгрет, он такой кроткий, я думала, его через неделю привезут с этой треклятой войны мертвым.
– Ой, он такой превосходный человек, что верно, то верно, – дружно закивали картофельные женщины.
Лиззи снова развернулась к дочери.
– Я не хочу, чтобы ты трепала его доброе имя рядом со своим.
Агнес запустила зубья расчески в крашеный колтун.
– Я такая мерзкая?
– Мерзкая? – Лиззи презрительно фыркнула. – Ты знаешь, я тут сидела сама по себе, чтобы загореть чуток, так не дают покоя. Тут одной в магазин сбегать неохота, но не поленилась пройти по траве и спросить, как я тут держусь.
– Люди не должны совать нос в чужие дела.
– Я тебе говорю про Джанис Маккласки, она притащила ко мне своего сынка-дауна через все эти сорняки. Пришла и такая: «Я слышала, твоя Агнес не очень того. У нее какие-то проблемочки?» – Костяшки пальцев, в которых Лиззи сжимала заколку, побелели от негодования. – Я сижу здесь с расстегнутым до самых моих красот платьем, а эта парочка идиотов глазеет на меня.
– Ма, не обращай на них внимания.
– Ублюдки! «Не очень того!» – Ее руки терзали воображаемых оскорбителей. Лиззи шумно выдохнула, и ее ярость сменилась выражением усталого фиаско. – Я ничем не заслужила, чтобы мне так выкручивали руки, Агнес. Я всю жизнь работала, как ломовая лошадь, без дня отдыха. И ради чего?
Следующее предложение Агнес прекрасно знала. Она продолжала отрицательно качать головой.
– Для того, чтобы у тебя было все, что душа пожелает.
Лиззи в этот момент, казалось, унесло куда-то далеко-далеко. Агнес захотелось вдруг обнять мать, попросить у нее прощения, хотя при этом она не испытывала ни малейшего угрызения совести.
– Мы не можем снова быть друзьями?
– Нет. Теперь все стало не так просто. – Уголки рта Лиззи насмешливо опустились вниз. – Давай поцелуемся и помиримся? Нет, не думаю. – Она раскрутила еще одну папильотку. – Сколько женщин согласится на такое, Агнес?
Агнес ощетинилась.
– Мне нужно закурить.
– Тебе много чего нужно. – Она помолчала, потом добавила: – Тебе нужно было оставаться замужем за тем католиком.
Агнес порылась в материнском пакете с папильотками, вытащила пачку «Эмбасси» и сунула себе в рот две сигареты. Она глубоко затянулась и надолго задержала дым в легких.