Шаги за спиной
Шрифт:
– Я уже сказал: говорили о прошлом.
– Вы не интересовались, почему Катрина так спешно и настойчиво вас вызывала в Юмужциемс?
– К сожалению, старуха помешала.
Следователь озабоченно посмотрел на часы, снял телефонную трубку и набрал номер.
– Инта, ты? Знаешь…
– Знаю, – ответила Инта. Голос у нее был слишком уж спокойный. – На концерт сегодня ты, конечно, пойти не можешь. Так я и предполагала. Опыт есть, не первый раз. Можешь не волноваться. Я пойду одна. – И трубка стала попискивать.
XXVII
Покой
– Даже здесь хозяйка продолжает стеречь Кате. – Он положил розы на могилу Катрины. – Неужели я никогда и не узнаю, о чем ей так надо было со мной поговорить?
Розниек держался немного в стороне.
– Мне кажется, вас тогда это не так уж интересовало.
Леясстраут невесело улыбнулся.
– Судите по тому, что я ушел, так и не спросив, что у Кате на сердце? Вы правы. Такие телеграммы ни с того ни с сего не посылаются. Если бы мы всегда и во всем поступали обдуманно, никогда не приходилось бы сожалеть о своих поступках.
– А жизнь стала бы вконец скучной, – добавил Розниек. – Погасли бы все чувства, у людей не осталось бы ни радости, ни печали, ни злости, не возникали бы моменты такого возбуждения, когда человеку трудно контролировать свои действия. Мы превратились бы в роботов, совершающих лишь запрограммированные поступки.
Слова Розниека согнали грустную улыбку с лица Леясстраута.
– Присядем лучше там, – указал он на скамью у гравийной дорожки. – Здесь самое подходящее место для откровенного разговора.
Розниеку стало ясно, что от расставленных сетей придется отказаться. Он злился на себя за сочувствие, испытываемое к Леясстрауту.
– И опять же вы правы, – продолжал Леясстраут. – Не обдумав свои действия, мог же я, охваченный злобой, вытряхнуть душу из старухи Упениеце. Много ли ей надо. А поводов для этого у меня было хоть отбавляй. У вас действительно имеются все основания для подозрения, но, смею вас заверить, соверши я это, у меня хватило бы силы воли для признания.
– И вы из-за этой старой кулачки, морального урода, отказались бы от всего, что вам дорого?
Леясстраут молчал, но глаза его красноречиво говорили сами за себя. В них были горечь и боль.
Розниеку стало как-то не по себе.
– Пора ехать! – услышал он басовитый голос Леясстраута.
Они шли молча. По дороге встречались вполголоса разговаривающие между собой люди. Безмолвно несли почетный караул стройные сосны. Над могильными плитами молитвенно застыли туи.
Розниеку долго не удавалось собраться с мыслями, но в конце концов он снова заговорил:
– Восемнадцатого мая Катрина Упениеце писала о том, что послала вам два письма,
Леясстраут потряс головой, словно хотел стряхнуть тягостное уныние,
– Об этом мне самому хотелось поговорить с вами. На первое письмо я ответил немедленно. И на второе тоже, но второго письма она не получила. Я тоже писем больше не получал, хоть и послал еще два. И вдруг получил письмо от восемнадцатого мая. Оно было опущено в Риге. Кате писала, что отдала его бригадиру с просьбой опустить на главном почтамте. Телеграмма тоже была отправлена из райцентра.
Собеседники незаметно дошли до кладбищенских ворот.
– Стало быть, пропали четыре письма – два Катрины и два ваших?
– Пять. На последнее письмо я тоже ответил, но от Катрины ответа не дождался. Вряд ли это случайность! Розниек, что-то прикидывая в уме, спросил:
– Есть ли какие-нибудь доказательства, что вы действительно посылали письма?
– Какие могут быть доказательства, если я сам лично опускал их в ящик на углу улицы? Хотя, впрочем… постойте-ка!.. Кажется…
Леясстраут дрожащими пальцами начал рыться в бумажнике.
– Вот! – протянул он Розниеку голубую квитанцию. – Последнее письмо я отправил заказным. Розниек внимательно рассматривал квитанцию.
– Датирована… двадцать третьим мая.
– Следовательно, на юмужциемской почте должна иметься роспись получателя.
– Безусловно. А вы убеждены в том, что полученные вами письма были написаны рукой Катрины Упениеце?
– Абсолютно! По содержанию, стилю, по тому, как она меня встретила.
– А по почерку?
– В те давние времена мы ведь не переписывались. Но идентичность почерка, как мне известно, легко может установить экспертиза.
– Разумеется, если только нам удастся в конторе колхоза найти образцы почерка Катрины Упениеце.
– В конторе? А почему не дома?
– Хутора Межсарги больше не существует – сгорел дотла.
– Сгорел? – остановился Леясстраут.
– Вы об этом не знали?
– Когда это произошло?
– В понедельник ночью – спустя три дня после смерти Катрины и ее матери.
Леясстраут горестно усмехнулся.
– Эх вы… никому не верящие следователи! В понедельник утром я вылетел в Москву. Находился там четыре дня. Сжечь Межсарги я не мог бы при всем своем желании.
– На поджигателя вы непохожи, – сказал Розниек. – Только вот письма ваши Катрине, если ухитрялась перехватить Каролина Упениеце, могли сгореть.
– Могли! Но куда в таком случае девались письма, адресованные мне?
– Вы уверены, что они были отправлены?
– Кате никогда не была лгуньей.
– Это не аргумент. Вы говорили, что, не доверяя секретарше свои письма, отправляли их сами. А какой вы указывали обратный адрес?
– Служебный. Я депутат, письма приходят отовсюду. Многие пишут по нескольку раз, дополняя ранее посланную просьбу или благодарят за оказанную помощь. Письма Кате не вызвали бы подозрений секретарши.