Шахматы для одного
Шрифт:
– Если в России ничего не изменят, – заключил четвертый, – то и приговор ломать никто не будет. Надзор тоже какую-нибудь чушь напишет. Мне так кажется, что можно сразу в ЕСПЧ жаловаться, там к процессу более уважительно относятся.
Звонкий голос отвлек Ольгу от подслушивания разговора, ее пригласили в кабинет, где проходило собеседование. На то, чтобы очаровать юриста, Трубецкой потребовалось менее пятнадцати минут, и, получив приглашение на работу, она поехала домой.
На пороге дома ее ждала Александра Михайловна. Вид у нее был встревоженный, словно у воробья, мимо которого пронеслась пуля. Она всеми силами отмахивалась от надоедливых и пугающих мыслей и предчувствий,
Увидев свою дочь, Александра Михайловна облегченно вздохнула и широко развела руки, впуска Ольгу в свои теплые, нежные объятия.
– О, дорогая! – прошептала она, улыбаясь и скрывая горячую, бегущую по щеке слезу.
– Мама, я, – начала Ольга, но не смогла договорить.
– Тш,все потом. Сначала отец.
Они вместе поднялись к тому самому лифту наверх, в полной тишине Александра Михайловна накинула на Ольгу плащ, вызвала лифт, поцеловала дочь в лоб и быстрым мелким шагом вернулась в гостиную. Шум открывающихся дверей и негромкий писк – сигнал оповестили Трубецкую о прибытии на место. Опустив голову и сильнее натянув капюшон, она быстро прошла по небесным коридорам к кабинету отца. Собравшись в один большой, твердый камень, Ольга постучалась и вошла, услышав разрешение.
В кабинете было темно и холодно, свет исходил только от кожаной лампы , стоящей на рабочем столе. Петр Алексеевич сидел в кресле, разыгрывая партию шахмат и отмечая каждый ход в своем блокноте.
– Итак, – словно гром в этой гробовой тишине разразились слова Трубецкого, – ты поговорила с сестрой по поводу наследства?
– Она не займет твое место, – отвечала Ольга, все еще стоя у самой двери кабинета.
– Почему? – не отрываясь от игры, грубым отцовским голосом спросил Петр Алексеевич.
– Зачем этот бессмысленный допрос, ты прекрасно знаешь ответ, – смело и твердо сказала Ольга, снимая капюшон и садясь в кресло напротив отца.
– Завтра твои сестры едут домой, – Трубецкой поднял голову и был теперь полностью в диалоге с дочерью, оставив без внимания недоигранную партию, – А ваших… с ними будет другой разговор.
– Посадите нас под домашний арест? – ухмыльнулась Ольга, – Я просила на день рождения лосьон от подростковых прыщей?
– Не хами мне!– закричал Петр Алексеевич, и крик его был сопровожден тяжелым ударом кулака по столу, так что фигурки подпрыгнули и перепутали свои места на доске, – Все намного серьезнее, чем вы там себе думаете, – немного помолчав,– Если еще осталось чем.
Приняв последнюю фразу отца как личное оскорбление, Ольга загорелась яростью. Она резко поднялась с кресла, задев коленями несчастный стол с несчастными запутавшимися фигурками, и зло выпалила:
– Я еду, когда посчитаю нужным.
– Ты никуда не уедешь из этого дома, – теряя голову, отвечал отец.
– Не желаю об этом больше говорить, – отрезала Ольга, собираясь уйти из кабинета.
– Ольга, стой! – возмущенно крикнул Петр Алексеевич, – Я с тобой еще не закончил.
– Мне все равно.
– Ольга! – выпрыгнул из кресла разъяренный отец, – Из-за тебя пострадала репутация всей семьи, из-за ваших капризов Евгения никогда не займет это кресло, из-за тебя чуть не умерла твоя сестра. Все еще все равно? Не думал, что воспитал дочь, неспособную брать ответственность за собственные решения.
– Отец, – тихо и мягко начала Трубецкая, – Я знаю, что виновата. И не избегаю ответственности, но не понимаю причин, по которым моя личная жизнь так интересует все Верховное Правительство.
– Вы нарушили закон, – разговор, пережив девятый вал, переходил теперь в более спокойное русло, и голос Петра
– Какой? Почему он был принят?
– Так было необходимо, – уклончиво ответил Петр Алексеевич, так, как обычно отвечал на больших собраниях советов на нежелательные вопросы.
– Необходимо было поставить светофоры в городах, иначе бы люди гибли в бесконечных авариях. А это бред какой-то, – немедленно парировала Ольга, нащупав слабое место оппонента.
– Ты хочешь знать?
– Конечно, я хочу знать.
Петр Алексеевич подошел к стенному шкафу с книгами, выдвинул нижний ящик и вынул оттуда сундук очень старого образца, затем вернулся к столу, поставил его перед Ольгой и тяжело рухнул в свое кресло.
– Держи, – сказал Трубецкой и закурил трубку.
– Что это?
– Это дело номер 9665 Эрика Ким и Киры Эстер, – говорил Петр Алексеевич, делая глубокий вдох табака, – Ким – хранитель в пятом поколении. Эстер – сбежавшая дворянка, ставшая вампиром в двадцать один год. При них начали создаваться первые гибридные семьи. Тогда Верховному Правительству стало известно, что при смешении черной и белой крови рождается чудовище, способное воскрешать мертвых. Немедленно был принят закон о строжайшем запрете союза хранителей и вампиров. Любое нарушение этого закона каралось смертной казнью. Но этих семей становилось все больше. Правительство создало специальных Сейм, состоящий из 9, скажем, человек, – пять хранителей и четыре вампира, и наделил его правом делать с семьями все, что он захочет, лишь бы таких семей больше не существовало. Сейм построил Крепость, в которой пытал и убивал не подчиняющихся закону ребят. Кира и Эрик нашли остров, куда стали перевозить все гибридные семьи. Их операция по спасению себя и себе подобных провалилась. Через шесть месяцев их поймали, отвезли в Крепость.
Ольга внимательно слушала рассказ отца, стараясь ни одним мускулом на своем лице не выдать ужас, охвативший и сковавший ее сердце. Она взяла изображение сидящих в два ряда девяти фигур, перевернула его и прочитала надпись чернилами мелким почерком: «Владимир Трубецкой, Либрон Клеменс, Арнитан Эпс, Индраждит, Олов Нильсон, Фернандо Коко, Карлос Джорге, Анэт Де Поль, Юншэн Ван Ли». Черно- белый снимок кое- где выцвел от времени, так что лиц почти невозможно было разглядеть, но было отчётливо ясно, что смотрели они строго в камеру, и взгляд у них был тяжёлый, как молот, и суровый, как климат в русской тайге. На них висели темного цвета плащи, с какой-то нашивкой на левом плече, то ли вроде змеи, то ли тернового венка: Ольга так и не сумела разглядеть. В центре сидел жилистый старик с опустившимися мохнатыми бровями, нависающими над узкими сощуренными глазками. Коршунский взгляд подчеркивался выступающим вперёд длинным носом с горбинкой. Губы его сжались в хитрой улыбке, отчего съехали на правую половину лица. Впавшие рыхлые щеки уже провисали, обезображивая контур лица. Сидел он вальяжно, выпрямив спину и раскинув руки, и цвет его мантии отличался от остальных, но на черно-белом снимке нельзя было точно определить.
– Я могу забрать это? – тихо спросила Ольга, показывая на документы.
– Бери,– махнув рукой и сделав еще одну затяжку, разрешил Петр Алексеевич, – Читай. Эти бумаги переданы мне по наследству.
– Почему именно тебе?
Отец посмотрел на дочь своими большими мудрыми глазами, опустил их снова на сундук и со вздохом ответил:
– Главой Сейма был твой прапрадед. На фотографии ведь написано «Владимир Трубецкой».
Ольга оцепенела. Она едва вздрогнула, ожила, холодными руками подвинула сундук ближе к себе и ,прочистив горло, задала еще один вопрос: