«Шахтёрские университеты» и «хрущёвская оттепель» на Северном Урале
Шрифт:
А то, что Эдик не преувеличивает, – доказательством служили следы ранения: маленькое – на груди и побольше, рваное на спине, так сказать, навылет. Пуля пробила лёгкое, и это сказывалось на сипловатом дыхании. Эдик стоял в кузове, прислоняясь спиной к кабине и, перекрывая шум машины, декламировал: зашёл в аптеку сэр Гордон, чтобы купить себе… и, не обращая внимания на нашу дружную «рифму», продолжал: таблетки, но деньги он забыл в жилетке и тем был страшно огорчён! Его жена сидит, тоскуя, она не может жить без… (хор выдаёт рифму), а Эдик снисходительно продолжает:
Так или иначе, но стресс был снят. А грузовичок тем временем покидал малоэтажную деревянную Чердынь. Вдруг кто-то сказал: тайга. Я поднялся в кузове и осмотрелся, но никакой тайги не увидел.
– Где тайга? – спросил я у Феди Пашнина, закоренелого уральца, предполагая розыгрыш. Федя пошевелил толстыми губами: по правде сказать – это ещё не совсем тайга.
– Ты хочешь сказать, что это совсем не тайга! – съязвил я.
Дело в том, что со смоленскими лесами я знаком не понаслышке, я там родился, а это – леса! К тому же много читал о тайге, о её непроходимых дебрях, а тут – насмешка одна: бугорки, кочки да жалкое редколесье.
Правда, понемногу растительность становилась всё гуще и выше, так что стала походить на настоящий лес, если уж не на тайгу. Проехали какой-то задранный кверху шлагбаум, и грузовик остановился. Шофёр вылез из машины, вернулся к шлагбауму и перекрыл им дорогу. Через несколько десятков метров дорогу продолжал узкий, в одну колею, деревянный настил. Вместо бордюра, по обеим сторонам его, были проложены толстые брёвна-брусья.
– «Торцовая дорога», – сказал Федя. Оказалось, что через эти непроходимые и весьма обширные болота «не проехать – не пройти», никакие обычные дороги устроить невозможно.
Но тут, без всяких конкурсов и тендеров, заключённые сталинских лагерей построили такую дорогу. Они спиливали дерево, обрубали сучья и макушку, потом этот ствол тонким концом вертикально вниз загоняли в болотную трясину до твёрдой земли. Толстую часть ствола выравнивали под уровень полотна дороги, скрепляли между собой. Правда, только одна колея – не разминуться, поэтому и придумали шлагбаум: въезжаешь на дорогу, шлагбаум за собой закрываешь. Долгая и длинная дорога через северные уральские болота. Да и что их не строить: кругом тайга, деревьев немеряно. А уж заключённых… кругом лагеря!
Конечно, это не пирамиды строить там, в тепле, тут гнус, мошкара, грязь, сырость, ну и лютые морозы – не курорт, однако. При выезде с этой дороги, назовём её «дорогой памяти», шофёр оставил шлагбаум открытым, так что с этой стороны въезжать на эту дорогу было можно. Дальше пошла обычная грунтовая дорога. Быстро темнело. Показались огоньки поселения, и вскоре грузовичок, нами нагруженный, въехал в деревню и остановился. Пока мы разминали утомлённые дорогой организмы, наш сопровождающий привёл высокого дядю, который отрекомендовался бригадиром деревни, с непривычным для этого края названием – «Лоборь».
Грузовик включил фары, развернулся и был таков, а наш дядя-бригадир повёл нас в темноту, по грязи, и вот мы уже дома. Домом оказался небольшой барак с нарами, дань лагерной моде, чтобы привыкало молодое поколение к прозе житейской и не забывало пословиц и поговорок старших поколений: от тюрьмы и от сумы не зарекайся и так далее. Пока мы чиркали спичками, скудно освещавшими наш сырой и холодный приют, дядька принёс две керосиновые лампы. Край таёжный, дровишек достаточно, соломы мы натаскали и стали жить…
Дядя-бригадир лицемерно посетовал, что его не предупредили насчёт нас, так что горячим питанием мы будем обеспечены только с завтрашнего дня.
Мы поели из «не горячего» – у кого что нашлось, покурили, даже те, кто отродясь не курил, и, зарывшись в солому, загадали сны на новом месте. Продрогшие за ночь, выбегали вчерашние пацаны из барака на сумеречный рассвет, чтобы отыскать место для…
Места дикие, кустов много, но уже без листьев, они плохо укрывали интим, так что аборигены всласть повеселились над нашим утренним моционом-туалетом. Вскоре явился наш дядя-бригадир, и не один, а с лошадью, запряжённой в телегу. Телега была нагружена провизией: бачком с кашей, хлебом и алюминиевой посудой, где гремели кружки, миски и ложки.
Прежде чем дать нам возможность приступить к столь вожделенной трапезе, бригадир просветил нас краткой вступительной лекцией. Суть её заключалась в том, что оставшиеся после завтрака продукты не следует оставлять где попало, а подвешивать как можно выше, дабы они не стали лёгкой добычей… ну, сами понимаете. А мы сами это поняли ещё ночной порой, когда отовсюду слышался писк и хруст чего-то грызущего, поняли и почему нары так высоко устроены. На наш вопрос: а что мы тут строить будем? – бригадир скептически заметил, что строить тут ничего не надо. Всё что надо они сами построили, а вот картошку убирать надо.
– Что-то поздно вы спохватились, везде картошку уже выкопали, – съязвил кто-то. Бригадир вздохнул: может, и везде, где климат позволяет, а тут мы картошку только в июне посадили…
После завтрака, повеселевшие, мы отправились на картофельное поле. Там уже были борозды с выкопанной плугом картошкой. Нам оставалось всего ничего, разрыхлить борозду лопатой или вилами, кому что досталось, собрать картошку в мешки, погрузить на телеги. План: по несколько борозд на пару студентов.
– Однако! – вдохновились мы и принялись за работу.
Дебют был весьма удачен. С уроком мы справились довольно легко.
Вчерашние пацаны даже позволяли себе порезвиться, побегать по бороздам, попасть картофелиной в согнувшегося приятеля. Результат нашей работы увезли с поля на телегах, и мы пошли в свой барак, на нары. Там нас ожидал обед и ужин – одновременно. Дежурные черпали из большой фляги и разливали по нашим мискам что-то мелко нарубленное с кусочками мяса. Чрезвычайно голодные, после работы на свежем воздухе, мы быстро опорожнили свои миски и подобрали остатки из фляги так, что и мыть, в принципе, было нечего – всё и так блестело. На плите дежурные заварили довольно крепкий чай.