Шальная мельница
Шрифт:
Пиотр оказался хорошим, добрым, трудолюбивым, местами даже излишне заботливым, мужем. Каждую свободную минуту эти (такие милые, с виду — еще дети) двое старались проводить рядом друг с другом. Это была нежная, душу трепещущая сказка, что хоть какой-то свет вносила в мое гнилое существование.
От Генриха — по-прежнему, никаких вестей. Даже от Командора перестали приходить указания да посылы. Пусто. Тихо… и жутко.
И вновь переполох, и вновь весь народ на ушах. Целая гурьба во дворе.
Бросить
Испуганный, ошалевший взгляд около, выискивая причины всему происходящему.
Но буквально миг — и по навесному мосту раздался цокот копыт. Счастливые, ликующие крики, возгласы масс — показался Командор…
Вынужденно расступилась толпа, давая дорогу славным воинам. Еще миг — и уловила я взглядом своего горячо любимого Генриха. Силой, волей сдержать дикий визг, задыхаясь от переполнения чувств.
А вот и замерли посреди двора. Живо соскочить с лошадей, приняться приветствовать товарищей, в том числе и (не менее довольного, чем мы) Фон-Кронберга.
Быстрый, украдкой взгляд по сторонам, а на устах не сходит сияющая улыбка. Фон-Мендель, казалось, совсем никого не замечал, никого… кроме меня.
Наконец-то глаза встретились. Обмерла, не отваживаюсь ступить и шаг. Но и без того Генрих был полон решительности. Торопливо приблизился ко мне. А взор, раненной птицей, заметался от очей к животу, и обратно.
Побледнела я от четкого осознания того, какие именно сейчас мысли, буйные надежды, верования, в его голове. Еще секунды — и, когда между нами оставалось всего несколько футов, кривясь, морщась от боли, я закачала отрицательно головой и тотчас виновато опустила голову.
Горькие рыдания позорно выдали обреченность нашу сполна.
— Анна, — живо ухватил меня за плечи, и, ничего не стыдясь, прямо на людях, вмиг притянул, притиснул к себе. Поддаюсь, прижимаясь в ответ.
Едва слышно шепчу:
— Прости меня…
— Родная моя, — вынуждающее движение — и отстраняет малость, дабы встретились наши взгляды. Ласково проводит руками по моим волосам. — Ты чего, хорошая моя? — сжал за плечи. — Ничего страшного. Мы еще попытаемся… Слышишь? — усерднее вглядывается мне в глаза. Неуверенно, криво улыбаюсь. — Я вернулся, и теперь у нас всё будет хорошо.
Несмело, едва заметно киваю.
— Генрих, — послушалось грозное, с укором за нашими спинами.
Резко отстраняется, шаг в сторону, полуоборот.
Командор. Порицательный, многозначительный взгляд того на друга.
Покорно закивал головой мой Фон-Мендель и виновато опустил голову.
— Анна, — вдруг удостоил меня взором Рихтенберг. — Рад Вас видеть.
Смиренно, молча, кланяюсь.
Бойко хватает моего риттербрюдера за локоть и тащит в сторону, ко входу в замок.
— Ты из ума, что ли, выжил? — доносится до меня рычание. — Не при всех же!
Словно на иголках, день. И здесь уже мой Генрих, здесь! И, тем не менее, по-прежнему, в недосягаемости. И хоть монахам не подобает, даже по такому случаю, закатывать пиры, все-таки общая трапеза, с вдохновленными, возвышенными, возбужденными речами и радостным, добродушным смехом, имела место быть в тот вечер. А потому еще одна ночь полного одиночества и душетерзания, однако, главный ответ на главный вопрос получен: Генрих жив. А потому… что еще нужно? А остальное — стерпится, и переживется.
На следующий же день, едва перевалило за полдень, как уже гонец, в виде мелкого мальчишки с мельницы, принес мне весть, срочное прошение риттербрюдера Фон-Менделя «явиться к нему на аудиенцию».
Сломя голову, путаясь в полах платьях, я мчала по коридору Замка, пока того не замечали сторонние взгляды. Но буквально поворот — и внезапно кто-то окликнул меня позади. Пристыжено обмерла я на месте. Резвый разворот.
Командор шагал навстречу.
Мгновения покорного ожидания — и застыл около меня. Загадочный, порицательный взгляд в очи.
— Анна…
— Да? — испуганно дрогнул мой голос.
— Я бы хотел… кое о чем Вас попросить, — едва различимый шепот.
— Слушаю, — нервно сглотнула я ком скопившейся слюны.
Немного помедлил, но, сделав шумный, глубокий вдох, осмелился:
— Я… всё понимаю. Вопреки… даже собственным ожиданиям. Однако… очень прошу, будьте осторожны. И это касается не только Вас. Я надеюсь, понимаете, о чем я, — многозначительный, проникая в самую душу, взор (несмело киваю головою в ответ), тут же виновато пряча взгляд.
— Он мне тоже дорог, — продолжил Комтур, — как и Вам. И хоть по духу, а не по крови, но считаю его своим братом. И мне страшно думать, полагать…. куда это всё ведет. Хотя… останавливать не смею. Даже если и… должен. А потому, еще раз, очень прошу, будьте осторожны. Тем более, это — куда больше в ваших интересах, нежели моих. Верно?
Покорно киваю головой, не смея подвести очи.
— Еще одна просьба… пусть этот разговор останется только между нами. Даже нашему общему знакомому… не стоит про него знать. Хорошо?
— Да, — поспешно отзываюсь.
— Радует. Надеюсь, мы друг друга отлично поняли. Береги Вас Бог.
Уверенный разворот — и пошагал прочь, оставляя меня застывшую в ужасе и ошеломлении, в полном одиночестве.
И если я в тот день так и не отважилась дойти до дверей моего Генриха…. после всего услышанного от Рихтенберга, то уже сам Фон-Мендель предрешил мою участь.
Вечером, после ужина и молитв, мой рыцарь пришел ко мне в приют и странными, отчасти излишне радостными, речами вынудил с ним отправиться на прогулку. Сначала сад, потом — библиотека. Да только, до последней мы так и не дошли.