Шальная мельница
Шрифт:
— Но ты же знаешь, что Ярцев сделает со мной?
Виновато опускает очи.
— Да. Уже да. Но разорви — цепь, — выстреливает взглядом мне в очи, — и всё разрушится. Увы, Лиля, всё разрушится.
— А смысл? — рычу. — СМЫСЛ? Кроме как, жизни на Бальге с Генрихом, здесь, после всего — конец. Гоша — мертвый.
Качает головой.
И вновь потереть ладони, постучать ногу об ногу. Взгляд около — и загадочно ухмыльнулась.
— Лиля, как ты не поймешь? — смеется. — Это — еще не конец. Ты еще в пути. Колесо еще вертится. Там в больнице, в 2011
— В смысле? — оторопевши, вывалила я глаза.
Шумный вздох.
— Ты себя тогда уже называла «Четвертая Лиля». Даже новое имя не сказала. Лиля, да и Лиля. Это ты меня спасла, устроила побег из… психушки. Привела в чувства, дала одежду мне и тебе же, мелкой, денег, а не у бабки я взяла. Подсказала что и где, как соврать. Провела, практически, до детоприемника. Многое о будущем рассказала, но мне еще не верилось тогда, а половину — и вовсе (в голове перемешалось) забыла. Потому даже, когда и встретили Шалевского на дороге, я никак не смогла догадаться, что это — тот самый наш Генрих.
Немного помолчав, добавила (морщась):
— А еще ты сказала, что письмо Ирине надо написать. Обязательно. Иначе либо не успеешь вернуться, либо… ее отец тебя прикончит. Всё в нем расскажи: и о их свадьбе, и об… изнасиловании. И о жизни любовниками. Всё то, что он тебе дал. Как хотел детей от тебя. Как… Ирине мешал забеременеть. В общем, всё… всю ту жуть. И как ты решила уйти от него, едва узнала про ее новость. Вывали на нее — и она тебе вернет сторицей.
— Но Шалевский?
— И ты сказала, что, будучи Лизой, ты знаешь, придумаешь, как поступить. И в нужный момент сделаешь всё необходимое без сомнений и страха, потому что я тебе сегодня на крыше расскажу про нее, про Четвертую Лилю. И тем самым все, но особенно ты, замкнешь круг и спасешь Гошу. Чтобы Лиля, Пятая, когда выйдет из комы, наконец-то встретила его.
Качаю головой.
— Идиотизм. И тебе не страшно?
Смеется вдруг. Взгляд около.
— Оглянись, Лиля. Ты стоишь в чужом теле, на крыше со мной, в 2014 году. Что может быть еще страшнее и сумасброднее?
Ухмыляется.
Вдруг помрачнела она. Резво, грозно:
— Только не вздумай вмешаться. Ни во что лишнее. Ни в изнасилование, ни в тайный ее, ваш, аборт. Ничего. Ничего не меняй. Всё будет нормально. Поверь мне. И ты будешь еще с Гошей, с Генрихом. Просто, перетерпи.
— Просто? — злобно язвлю. Кривлюсь болезненно.
Качает головой.
— Да. Нам дано свершить эти круговороты, при этом сохраняя память, так вот не закручивай сильнее воронку. И так многое начудили, а потому и расхлебываем, словно ненормальные, творя безумные чудеса.
Не закручивай, прошу…
(Л и л я — 3)
И пусть все еще жуткой луной вторились слова Ани, и пусть бешеное осознание того, что та сотворила, едва я ушла подальше, разрывало меня изнутри, я, Лиля Третья, все же бросилась спасать свою Лилю Первую…
Ну, не могу я, не могу добровольно дать ей
А дальше что? Опять аборт?
Нет уж, нет!
Но… опоздала.
Курящий на балконе Ярцев. И я, визжащая на всю глотку, в углу комнаты, что даже через входную дверь слышно.
Прижаться спиной к железному полотну — и отчаянно зареветь, завторить безумием, горьким рыданием Первой Лиле.
Сука ты. Сука, Ярцев. Сука! Правильно тебя Ирина изничтожила. Правильно! Как того клопа. Выжгла с лица земли.
И будь моя воля, я бы сама тебя прикончила. Причем, прямо сейчас. Не глядя…
Однако, поступаю… ровным счетом, как Вторая Лиля с Ириной — выжать всё. Пользу по максимуму, а потом отдать на поруки судьбе.
И хоть подбросила я брошюрку с рекламой срочного противозачаточного, однако…
Пыталась и в больнице ее отговорить. Не делать самого жуткого. Да разве она меня услышит? Разве я… услышала бы?
А потому… покорно опустить голову и ждать. Ждать дня, когда нужно отправить будет злополучное письмо, и дня, когда Лиля Первая отправится в великое путешествие…
(Л и л я — 3)
— О, Лиза! И ты здесь? — удивился Шалевский, завидев меня в коридоре больницы.
Невесело улыбаюсь.
— А где же мне еще быть? Слышала уже… про эту твою… Лилю. Даже не знаю… поздравлять, или… В общем, мне жаль.
Кривится, морщится, с трудом сдерживает слезы.
— С-сука, — резвый разворот, пряча в ладонях лицо. Рычит. — Пару дней не смогла подождать. Пару дней, б***ь! Е****я работа. Ответственность. Сука, что б ее. Идиот! ИДИОТ Я! — отчаянно причитает.
— Успокойся, прошу, — несмело шепчу, попытка обнять. Вырывается. — Ч-что врач говорит?
Усилия прийти в себя, шумные глубокие вдохи Шалевского. Несколько минут стоим как дураки, радуя бесплатным развлечением зевак.
Но еще миг — и проглатывая горечь, обрушивает Гоша на меня взгляд.
— Врач не знает, почему она еще жива…
(Л и л я — 3)
Горе — горем, а дело — делом. Так решила не одна я.
А потому — нужно тоже действовать.
Аня там, на крыше, сказала, будто настанет момент — и я точно буду знать, что мне надо сделать. И при этом не будет ни страха, ни сомнений: как она сиганула с высотки, так и я свершу свой смелый побег в новую жизнь. В новую, но при этом… и Гоша выживет.
Выживет!
Вновь прокрутить в голове рассказ Ирины. Уже в сотый раз.
Чушь какая-то, и тем не менее. Я поджидаю Ярцева.
И вправду, пока тот в кафе, какой-то странный типок трется около его автомобиля. Чего-то присел на миг, а дальше, оглядываясь по сторонам, спешно подался прочь.
«Взорвали». Люди отца Ирины его взорвали.
И вдруг, внезапно… из здания напротив, выходит Михаил, вот только его ведет… под руку, буквально тащит силой рядом с собой, мой Шалевский.